An error in chemistry by william faulkner

Submitted by sfr on Thu, 2014-06-05 10:37

«An Error in Chemistry» (Text Key 4673)

«An Error in Chemistry» is the fifth story in Knight’s Gambit, Faulkner’s 1949 collection of six detective stories published by Random House. It originally appeared in Ellery Queen’s Mystery Magazine in June 1946 — six years after it was written. Indeed, it was rejected by the Saturday Evening Post in 1940, and seven other magazines subsequently turned it down before it was bought by «Ellery Queen.» Faulkner received $300 for the story, and then another $250 because it was selected for second prize in a mystery fiction contest the magazine sponsored. A television version of «An Error in Chemistry,» titled «Climax,» was aired by CBS on 2 December 1954. The television network paid Faulkner $1,000 to broadcast the adaptation of his story. Like the other texts in Knight’s Gambit, «An Error in Chemistry» has elicited limited scholarly response although the story includes Yoknapatawpha County Attorney Gavin Stevens, one of Faulkner’s favorite characters; in addition to the detective prowess he displays throughout Knight’s Gambit, he appears in over a dozen other texts and plays major roles in Intruder in the Dust (1948) and both The Town (1957) and The Mansion (1959), the last two volumes in the Snopes Trilogy. Although not named in the story, the narrator of «An Error in Chemisty» is Gavin’s nephew, Chick Mallison, who narrates most of the other stories in Knight’s Gambit and much of those two Trilogy volumes, and is himself a major character in Intruder in the Dust. Our representation of the story is based on the version published in the October 2011 Vintage International Edition of Knight’s Gambit.

SOURCES: Joseph Blotner, Faulkner: A Biography; Harry A. Runyan, A Faulkner Glossary; and A. Nicholas Fargnoli and Michael Golay, William Faulkner A to Z: The Essential Reference to his Life and Work.

Источник

Уильям Фолкнер — Ошибка в химической формуле

Уильям Фолкнер — Ошибка в химической формуле краткое содержание

Ошибка в химической формуле — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Ошибка в химической формуле

Ошибка в химической формуле

О том, что он убил жену, Джоэл Флинт сам сообщил по телефону шерифу. А когда шериф и его помощник добрались за двадцать с лишком миль до места происшествия — далекого захолустья, где жил старый Уэсли Притчел, — Джоэл Флинт самолично встретил их у дверей и пригласил в дом. Иностранец, чужак, янки, Флинт явился в наши места двумя годами раньте с бродячим уличным цирком — он крутил рулетку в освещенной будке, стены которой были увешаны призами — никелированными пистолетами, бритвами, часами и гармошками, — а когда цирк уехал, осел здесь и два месяца спустя женился на единственной оставшейся у Притчела дочке — придурковатой девице лет под сорок, до того делившей со своим свирепым раздражительным отцом уединенную жизнь на его зажиточной, хотя и небольшой ферме. Но даже и после свадьбы старый Притчел, казалось, не желал иметь ничего общего с зятем. В двух милях от своего дома он выстроил молодым маленький домик, где его дочь стала разводить на продажу кур. По слухам, старый Притчел, который и прежде почти никуда не ездил, ни разу не переступил порог нового дома, так что даже с последней оставшейся у него дочкой виделся только раз в неделю, когда она с мужем на подержанном грузовике — зять возил в нем на рынок кур — приезжала на воскресный обед в старый отцовский дом, где Притчел теперь сам стряпал и вел хозяйство. Соседи, правда, говорили, будто он даже и по воскресеньям пускает зятя в дом лишь для того, чтобы дочь могла хоть раз в неделю приготовить ему горячую еду. Итак, следующие два года, иногда в столице округа Джефферсоне, но чаще в небольшой деревушке у перекрестка дорог неподалеку от этого нового дома Притчелова зятя можно было повидать и даже послушать. Мужчина лет сорока пяти, не высокий и не низкий, не тощий и не толстый (в сущности, они с тестем легко могли бы отбрасывать одну и ту же тень, как потом короткое время и было), он с холодным презрением на умном лице ленивым голосом плел всевозможные небылицы про кишмя кишащие народом чужие края, где его слушатели сроду не бывали; горожанин до мозга костей, никогда, по его же собственным словам, ни в каком городе подолгу не задерживавшийся, Флинт уже за первые три месяца пребывания среди людей, чей образ жизни он усвоил, стал известен всему округу, даже и тем, кто никогда в глаза его не видел, благодаря одному своему странному свойству. С грубым уничтожающим презрением, ни с того ни с сего, порой даже без всякого повода и без всякой видимой причины он принимался издеваться над нашим местным южным обычаем пить виски, смешанное с водой и сахаром. Он называл этот напиток дамским сиропчиком и детской кашкой, а сам пил наш доморощенный невыдержанный неразбавленный незаконный кукурузный самогон, не запивая его ни единым глотком воды.

И вот теперь, в это последнее воскресное утро, он позвонил шерифу, что убил жену, встретил полицейских у дверей тестя и сказал:

— Я уже отнес ее в дом, так что можете не тратить попусту время, объясняя мне, что не надо была трогать ее до вашего приезда.

— Очень хорошо, что вы подняли ее с земли, — сказал шериф. — Если я вас правильно понял, произошел несчастный случай.

— Значит, вы меня неправильно поняли, — возразил Флинт. — Я сказал, что я ее убил.

На том разговор и кончился.

Шериф отвез его в Джефферсон и запер в тюремную камеру. В тот же вечер после ужина шериф через боковую дверь вошел в кабинет, где я под руководством дяди Гэвина составлял краткое изложение дела. Дядя Гэвин был всего лишь окружным прокурором, однако они с шерифом, который состоял в должности шерифа хотя и не постоянно, но даже дольше, чем дядя Гэвин и должности окружного прокурора, все это время были друзьями. Друзьями — как два человека, которые вместе играют в шахматы, хотя порой и придерживаются прямо противоположных взглядов. Однажды я слышал, как они это обсуждали.

— Меня интересует истина, — сказал шериф.

— Меня тоже, — сказал дядя Гэвин. — Это большая редкость. Но еще больше меня интересуют люди и справедливость.

— Но ведь истина и справедливость — одно в тоже, — заметил шериф.

— С каких это пор? — возразил дядя Гэвин. — Я в свое время убедился, что истина — все, что угодно, только не справедливость, и я также убедился, что в своем стремлении к справедливости правосудие использует такие орудия и инструменты, которые мне глубоко отвратительны.

Шериф рассказывал нам об убийстве стоя; крупный мужчина с твердым взглядом маленьких глаз, он возвышался над настольной лампой, глядя сверху на преждевременно поседевшую буйную шевелюру и живое худощавое лицо дяди Гэвина, а тот, сидя прямо-таки на собственном затылке и задрав скрещенные ноги на письменный стол, жевал черенок кукурузной трубки и крутил вокруг пальца цепочку от часов с ключиком Фи-Бета-Каппа. который он получил в Гарварде.

— Зачем? — сказал дядя Гэвин.

— Я это самое у него и спросил, — сказал шериф. — А он мне ответил: «Зачем мужья убивают жен? Ну, скажем, ради страховки».

— Неправда, — возразил дядя Гэвин. — Это женщины убивают мужей ради непосредственной личной выгоды — например, ради страховых полисов, или, как они думают, по наущению другого мужчины, который им якобы что-то посулил. Мужья убивают жен от ненависти, от гнева или отчаяния, а то и просто чтоб заставить их замолчать — ибо сколько женщину ни задабривай, сколько раз из дому ни уходи, заткнуть ей глотку невозможно.

— Верно, — согласился шериф. Он сверкнул на дядю Гэвина своими маленькими глазками. — Похоже, будто он хотел, чтобы его упрятали в тюрьму. Он как бы дал себя арестовать не потому, что убил жену, а как бы убил ее, чтоб его арестовали, посадили под замок. Под охрану.

— Зачем? — спросил дядя Гэвин.

— Тоже правильный вопрос, — продолжал шериф. — Когда человек нарочно запирает за собой дверь, — значит, он боится. Но человек, который добровольно садится в тюрьму по подозрению в убийстве. — Он добрых десять секунд глядел на дядю Гэвина, моргая своими жесткими глазками, а дядя Гэвин отвечал ему таким же жестким взглядом. — Потому что он не боялся. Ни тогда, ни когда бы то ни было. Время от времени встречаешь человека, который никогда ничего не боится. Даже самого себя. Вот он такой и есть.

— Если он так хотел, чтобы его посадили, зачем вы тогда его сажали?

— По-вашему, мне надо было немного обождать?

Некоторое время они смотрели друг на друга. Дядя Гэвин перестал крутить свою цепочку.

— Ладно, — сказал он. — Старик Притчел.

— Я к тому и вел, — сказал шериф. — Ничего.

— Ничего? — переспросил дядя Гэвин. — Вы его даже не видали?

Тогда шериф рассказал и об этом — о том, как он, его помощник и Флинт стояли на крыльце и вдруг заметили, что старик смотрит на них из окна — с застывшим от злости лицом свирепо глядит на них сквозь стекло, а через секунду уходит, исчезает, оставив впечатление злобного торжества, бешеного триумфа и чего-то еще.

Источник

‘An Error In Chemistry’ by William Faulkner

An Error In Chemistry by William Faulkner, 1946

The magic trick:

Encapsulating all the story’s central comparisons and conflicts in one character – Uncle Gavin

It’s really unfair.

There are writers who spend lifetimes working to master the art of detective fiction. Then you get someone like Faulkner who comes along, plays around with the genre for a few hours and produces a gem like this. OK, this probably took longer than a few hours to write, but one gets the sense that it’s just something that Faulkner can churn out at will. As I said, it’s unfair.

The detective mystery part is fine. That’s the thing. It’s good, actually. Not just fine. It’s woven pretty tight, and the ending certainly surprises.

But this being Faulkner, the story transcends genre fiction. There are all kinds of considerations and comparisons of old and young, north and south, city and country. My favorite part is the character of Uncle Gavin. He’s the embodiment of every extreme – country but Harvard-educated, pure but realistic, wise but still intellectually anticipatory. Some of his monologues are simply brilliant. His summary of the three ruined lives, in particular, is beautiful, putting this pulp fiction into its proper context of Southern tragedy. And that’s quite a trick on Faulkner’s part.

The selection:

“As though none of it had ever happened.” Uncle Gavin said. “As if Flint had not only never been in that cell but had never existed at all. That triumvirate of murder, victim, and bereaved – not three flesh-and-blood people but just an illusion, a shadow-play on a sheet – not only neither men nor women nor young not old but just three labels which cast two shadows for the simple and only reason that it requires a minimum of two in order to postulate the verities of injustice and grief. That’s it. They have never cast but two shadows, even though they did bear three labels, names. It was as though only by dying did that poor woman ever gain enough substance and reality even to cast a shadow.”

As always, join the conversation in the comments section below, on SSMT Facebook or on Twitter @ShortStoryMT.

Subscribe to the Short Story Magic Tricks Monthly Newsletter to get the latest short story news, contests and fun.

Источник

The Faulkner Journal

An Error in Chemistry

• Purchase/rental options available:
  • Buy Issue for $25 at JHUP

It was Joel Flint himself who telephoned the sheriff that he had killed his wife. And when the sheriff and his deputy reached the scene, drove the twenty-odd miles into the remote back-country region where old Wesley Pritchel lived, Joel Flint himself met them at the door and asked them in. He was the foreigner, the outlander, the Yankee who had come into our county two years ago as the operator of a pitch—a lighted booth where a roulette wheel spun against a bank of nickel-plated pistols and razors and watches and harmonicas—in a travelling street carnival and who when the carnival departed had remained, and two months later was married to Pritchel’s only living child: the dim-witted spinster of almost forty, who until then had shared her irascible and violent-tempered father’s almost hermit-existence on the good though small farm which he owned.

But even after the marriage, old Pritchel still seemed to draw the line against his son-in-law. He built a new small house for them two miles from his own, where the daughter was presently raising chickens for the market. According to rumor old Pritchel, who hardly ever went anywhere anyway, had never once entered the new house, so that he saw even this last remaining child only once a week. This would be when she and her husband would drive each Sunday in the second-hand truck in which the son-in-law marketed the chickens, to take Sunday dinner with old Pritchel in the old house where Pritchel now did his [end ts 1] own cooking and housework. In fact, the neighbors said the only reason he allowed the son-in-law to enter his house even then was so that his daughter could prepare him a decent hot meal once a week.

So for the next two years, occasionally in Jefferson, the county seat, but more frequently in the little cross-roads hamlet near his home, the son-in-law would be seen and heard too. He 1 was a man in the middle forties, [End Page 7] neither short nor tall nor thin nor stout (in fact, he and his father-in-law could easily have cast that same shadow which later for a short time they did), with a cold, contemptuous intelligent face and a voice lazy with anecdote of the teeming outland which his listeners had never seen;—a dweller among the cities, though never from his own accounting long resident in any one of them, who within the first three months of his residence among them 2 had impressed upon the people whose way of life he had assumed, one definite personal habit by which he presently became known throughout the whole county, even by men who had never seen him. This was a harsh and contemptuous derogation, sometimes without even provocation or reason or opportunity, of our local southern custom of drinking whiskey by mixing sugar and water with it. He called it effeminacy, a pap for children, himself drinking even our harsh, violent, illicit and unaged homemade corn whiskey without even a sip of water to follow it.

Then on this last Sunday morning he telephoned the sheriff that he had killed his wife and met the officers at his father-in-law’s door and said: ‘I have already carried [end ts 2] her into the house. So you wont need to waste breath telling me I shouldn’t have touched her until you got here.’

‘I reckon it was all right to take her up out of the dirt,’ the sheriff said. ‘It was an accident, I believe you said.’

‘Then you believe wrong,’ Flint said. ‘I said I killed her.’

And that was all. 3 The sheriff brought him to Jefferson and locked 4 him in a cell in the jail. And that evening after supper the sheriff came through the side door into the study where Uncle Gavin was supervising me in the drawing of a brief. Uncle Gavin was only county, not District, attorney. But he and the sheriff, who had.

Источник

An Error In Chemistry by William Faulkner, 1946

The magic trick:

Encapsulating all the story’s central comparisons and conflicts in one character – Uncle Gavin

It’s really unfair.

There are writers who spend lifetimes working to master the art of detective fiction. Then you get someone like Faulkner who comes along, plays around with the genre for a few hours and produces a gem like this. OK, this probably took longer than a few hours to write, but one gets the sense that it’s just something that Faulkner can churn out at will. As I said, it’s unfair.

The detective mystery part is fine. That’s the thing. It’s good, actually. Not just fine. It’s woven pretty tight, and the ending certainly surprises.

But this being Faulkner, the story transcends genre fiction. There are all kinds of considerations and comparisons of old and young, north and south, city and country. My favorite part is the character of Uncle Gavin. He’s the embodiment of every extreme – country but Harvard-educated, pure but realistic, wise but still intellectually anticipatory. Some of his monologues are simply brilliant. His summary of the three ruined lives, in particular, is beautiful, putting this pulp fiction into its proper context of Southern tragedy. And that’s quite a trick on Faulkner’s part.

The selection:

“As though none of it had ever happened.” Uncle Gavin said. “As if Flint had not only never been in that cell but had never existed at all. That triumvirate of murder, victim, and bereaved – not three flesh-and-blood people but just an illusion, a shadow-play on a sheet – not only neither men nor women nor young not old but just three labels which cast two shadows for the simple and only reason that it requires a minimum of two in order to postulate the verities of injustice and grief. That’s it. They have never cast but two shadows, even though they did bear three labels, names. It was as though only by dying did that poor woman ever gain enough substance and reality even to cast a shadow.”

As always, join the conversation in the comments section below, on SSMT Facebook or on Twitter @ShortStoryMT.

Subscribe to the Short Story Magic Tricks Monthly Newsletter to get the latest short story news, contests and fun.

Уильям Фолкнер

Ошибка в химической формуле

Перевод М.Беккер

О том, что он убил жену, Джоэл Флинт сам сообщил по телефону шерифу. А когда шериф и его помощник добрались за двадцать с лишком миль до места происшествия — далекого захолустья, где жил старый Уэсли Притчел, — Джоэл Флинт самолично встретил их у дверей и пригласил в дом. Иностранец, чужак, янки, Флинт явился в наши места двумя годами раньте с бродячим уличным цирком — он крутил рулетку в освещенной будке, стены которой были увешаны призами — никелированными пистолетами, бритвами, часами и гармошками, — а когда цирк уехал, осел здесь и два месяца спустя женился на единственной оставшейся у Притчела дочке — придурковатой девице лет под сорок, до того делившей со своим свирепым раздражительным отцом уединенную жизнь на его зажиточной, хотя и небольшой ферме. Но даже и после свадьбы старый Притчел, казалось, не желал иметь ничего общего с зятем. В двух милях от своего дома он выстроил молодым маленький домик, где его дочь стала разводить на продажу кур. По слухам, старый Притчел, который и прежде почти никуда не ездил, ни разу не переступил порог нового дома, так что даже с последней оставшейся у него дочкой виделся только раз в неделю, когда она с мужем на подержанном грузовике — зять возил в нем на рынок кур — приезжала на воскресный обед в старый отцовский дом, где Притчел теперь сам стряпал и вел хозяйство. Соседи, правда, говорили, будто он даже и по воскресеньям пускает зятя в дом лишь для того, чтобы дочь могла хоть раз в неделю приготовить ему горячую еду. Итак, следующие два года, иногда в столице округа Джефферсоне, но чаще в небольшой деревушке у перекрестка дорог неподалеку от этого нового дома Притчелова зятя можно было повидать и даже послушать. Мужчина лет сорока пяти, не высокий и не низкий, не тощий и не толстый (в сущности, они с тестем легко могли бы отбрасывать одну и ту же тень, как потом короткое время и было), он с холодным презрением на умном лице ленивым голосом плел всевозможные небылицы про кишмя кишащие народом чужие края, где его слушатели сроду не бывали; горожанин до мозга костей, никогда, по его же собственным словам, ни в каком городе подолгу не задерживавшийся, Флинт уже за первые три месяца пребывания среди людей, чей образ жизни он усвоил, стал известен всему округу, даже и тем, кто никогда в глаза его не видел, благодаря одному своему странному свойству. С грубым уничтожающим презрением, ни с того ни с сего, порой даже без всякого повода и без всякой видимой причины он принимался издеваться над нашим местным южным обычаем пить виски, смешанное с водой и сахаром. Он называл этот напиток дамским сиропчиком и детской кашкой, а сам пил наш доморощенный невыдержанный неразбавленный незаконный кукурузный самогон, не запивая его ни единым глотком воды.

И вот теперь, в это последнее воскресное утро, он позвонил шерифу, что убил жену, встретил полицейских у дверей тестя и сказал:

— Я уже отнес ее в дом, так что можете не тратить попусту время, объясняя мне, что не надо была трогать ее до вашего приезда.

— Очень хорошо, что вы подняли ее с земли, — сказал шериф. — Если я вас правильно понял, произошел несчастный случай.

— Значит, вы меня неправильно поняли, — возразил Флинт. — Я сказал, что я ее убил.

На том разговор и кончился.

Шериф отвез его в Джефферсон и запер в тюремную камеру. В тот же вечер после ужина шериф через боковую дверь вошел в кабинет, где я под руководством дяди Гэвина составлял краткое изложение дела. Дядя Гэвин был всего лишь окружным прокурором, однако они с шерифом, который состоял в должности шерифа хотя и не постоянно, но даже дольше, чем дядя Гэвин и должности окружного прокурора, все это время были друзьями. Друзьями — как два человека, которые вместе играют в шахматы, хотя порой и придерживаются прямо противоположных взглядов. Однажды я слышал, как они это обсуждали.

— Меня интересует истина, — сказал шериф.

— Меня тоже, — сказал дядя Гэвин. — Это большая редкость. Но еще больше меня интересуют люди и справедливость.

— Но ведь истина и справедливость — одно в тоже, — заметил шериф.

— С каких это пор? — возразил дядя Гэвин. — Я в свое время убедился, что истина — все, что угодно, только не справедливость, и я также убедился, что в своем стремлении к справедливости правосудие использует такие орудия и инструменты, которые мне глубоко отвратительны.

Шериф рассказывал нам об убийстве стоя; крупный мужчина с твердым взглядом маленьких глаз, он возвышался над настольной лампой, глядя сверху на преждевременно поседевшую буйную шевелюру и живое худощавое лицо дяди Гэвина, а тот, сидя прямо-таки на собственном затылке и задрав скрещенные ноги на письменный стол, жевал черенок кукурузной трубки и крутил вокруг пальца цепочку от часов с ключиком Фи-Бета-Каппа. который он получил в Гарварде.

— Зачем? — сказал дядя Гэвин.

— Я это самое у него и спросил, — сказал шериф. — А он мне ответил: «Зачем мужья убивают жен? Ну, скажем, ради страховки».

— Неправда, — возразил дядя Гэвин. — Это женщины убивают мужей ради непосредственной личной выгоды — например, ради страховых полисов, или, как они думают, по наущению другого мужчины, который им якобы что-то посулил. Мужья убивают жен от ненависти, от гнева или отчаяния, а то и просто чтоб заставить их замолчать — ибо сколько женщину ни задабривай, сколько раз из дому ни уходи, заткнуть ей глотку невозможно.

— Верно, — согласился шериф. Он сверкнул на дядю Гэвина своими маленькими глазками. — Похоже, будто он хотел, чтобы его упрятали в тюрьму. Он как бы дал себя арестовать не потому, что убил жену, а как бы убил ее, чтоб его арестовали, посадили под замок. Под охрану.

— Зачем? — спросил дядя Гэвин.

— Тоже правильный вопрос, — продолжал шериф. — Когда человек нарочно запирает за собой дверь, — значит, он боится. Но человек, который добровольно садится в тюрьму по подозрению в убийстве… — Он добрых десять секунд глядел на дядю Гэвина, моргая своими жесткими глазками, а дядя Гэвин отвечал ему таким же жестким взглядом. — Потому что он не боялся. Ни тогда, ни когда бы то ни было. Время от времени встречаешь человека, который никогда ничего не боится. Даже самого себя. Вот он такой и есть.

— Если он так хотел, чтобы его посадили, зачем вы тогда его сажали?

— По-вашему, мне надо было немного обождать?

Некоторое время они смотрели друг на друга. Дядя Гэвин перестал крутить свою цепочку.

— Ладно, — сказал он. — Старик Притчел…

— Я к тому и вел, — сказал шериф. — Ничего.

— Ничего? — переспросил дядя Гэвин. — Вы его даже не видали?

Тогда шериф рассказал и об этом — о том, как он, его помощник и Флинт стояли на крыльце и вдруг заметили, что старик смотрит на них из окна — с застывшим от злости лицом свирепо глядит на них сквозь стекло, а через секунду уходит, исчезает, оставив впечатление злобного торжества, бешеного триумфа и чего-то еще…

Читать дальше

It was Joel Flint himself who telephoned the sheriff that he had killed his wife. And when the sheriff and his deputy reached the scene, drove the twenty-odd miles into the remote back-country region where old Wesley Pritchel lived, Joel Flint himself met them at the door and asked them in. He was the foreigner, the outlander, the Yankee who had come into our county two years ago as the operator of a pitch—a lighted booth where a roulette wheel spun against a bank of nickel-plated pistols and razors and watches and harmonicas—in a travelling street carnival and who when the carnival departed had remained, and two months later was married to Pritchel’s only living child: the dim-witted spinster of almost forty, who until then had shared her irascible and violent-tempered father’s almost hermit-existence on the good though small farm which he owned.

But even after the marriage, old Pritchel still seemed to draw the line against his son-in-law. He built a new small house for them two miles from his own, where the daughter was presently raising chickens for the market. According to rumor old Pritchel, who hardly ever went anywhere anyway, had never once entered the new house, so that he saw even this last remaining child only once a week. This would be when she and her husband would drive each Sunday in the second-hand truck in which the son-in-law marketed the chickens, to take Sunday dinner with old Pritchel in the old house where Pritchel now did his [end ts 1] own cooking and housework. In fact, the neighbors said the only reason he allowed the son-in-law to enter his house even then was so that his daughter could prepare him a decent hot meal once a week.

So for the next two years, occasionally in Jefferson, the county seat, but more frequently in the little cross-roads hamlet near his home, the son-in-law would be seen and heard too. He¹ was a man in the middle forties, [End Page 7] neither short nor tall nor thin nor stout (in fact, he and his father-in-law could easily have cast that same shadow which later for a short time they did), with a cold, contemptuous intelligent face and a voice lazy with anecdote of the teeming outland which his listeners had never seen;—a dweller among the cities, though never from his own accounting long resident in any one of them, who within the first three months of his residence among them² had impressed upon the people whose way of life he had assumed, one definite personal habit by which he presently became known throughout the whole county, even by men who had never seen him. This was a harsh and contemptuous derogation, sometimes without even provocation or reason or opportunity, of our local southern custom of drinking whiskey by mixing sugar and water with it. He called it effeminacy, a pap for children, himself drinking even our harsh, violent, illicit and unaged homemade corn whiskey without even a sip of water to follow it.

Then on this last Sunday morning he telephoned the sheriff that he had killed his wife and met the officers at his father-in-law’s door and said: ‘I have already carried [end ts 2] her into the house. So you wont need to waste breath telling me I shouldn’t have touched her until you got here.’

‘I reckon it was all right to take her up out of the dirt,’ the sheriff said. ‘It was an accident, I believe you said.’

‘Then you believe wrong,’ Flint said. ‘I said I killed her.’

And that was all.³ The sheriff brought him to Jefferson and locked⁴ him in a cell in the jail. And that evening after supper the sheriff came through the side door into the study where Uncle Gavin was supervising me in the drawing of a brief. Uncle Gavin was only county, not District, attorney. But he and the sheriff, who had…