В рубрике «Плюс десять» мы собираем списки книг, событий, имён и всякой всячины, имеющей отношение к литературе. В последнее время обсуждается проект обновления правил русской орфографии и пунктуации — в связи с этим мы решили вспомнить случаи, когда русские писатели сами, случайно или намеренно, грешили против правописания.
Ошибки бывают разные. Хорошо известно, что Лермонтову случалось наделять львицу гривой, Тургеневу — путать месяц с полной луной, а Фету — подснежник с ландышем. Но в этом списке мы не касаемся смысловых ошибок, а говорим только о грамматике. Причём не о намеренных грамматических ошибках — мало ли в литературе неграмотных героев! Когда Зощенко пишет «А через полчаса, когда этого самого председателя ложили на носилки…», он, разумеется, говорит от лица рассказчика, которому такая речь свойственна. Нет: здесь мы вспоминаем произведения, в которых русские писатели сами допускали языковые оплошности — или решали смириться с ними, потому что иначе никак.
1. Александр Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву
В главе «Спасская полесть» герой книги видит сон, в котором он — мудрый властитель, осыпающий свой народ благодеяниями и отправляющий свои войска на славные победы. Но странница-Истина открывает ему глаза, и он видит, что его приказы оборачиваются страшными злоупотреблениями. «Большая половина новых воинов умирали от небрежения начальников или ненужныя и безвременныя строгости», — пишет Радищев. «Большая половина» — распространённая речевая ошибка: на самом деле половины могут быть только одинаковыми. Ту же ошибку можно встретить у современников Радищева — Николая Новикова, Ивана Крылова, да и позже Осип Сенковский, описывая солнечное затмение, говорит, что «большая половина солнца была закрыта спутником земли».
2. Александр Пушкин. Евгений Онегин
Наверное, самая затасканная классическая цитата об ошибках — из «Евгения Онегина»:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Эта строфа «Онегина» — иронический пассаж по поводу образованных женщин, и грамматическая ошибка есть в нём самом:
Не дай мне бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в жёлтой шале
Иль с академиком в чепце!
Правильно, конечно, «в жёлтой шали», и современники Пушкина склоняют это слово именно так. Как писал лингвист Василий Чернышёв, в оригинале «Онегина» есть довольно много «грамматических вольностей» в окончаниях — судя по всему, для более чистой рифмы: «в бани», «по-латыне», «лицы». Часть из них исправляется в современных изданиях, но «жёлтая шаля» остаётся — и, кажется, неспроста. Возможно, Пушкин здесь ввернул ошибку нарочно.
3. Михаил Лермонтов. Есть речи — значенье…
Знаменитая ошибка — в одном из самых лучших стихотворений Лермонтова:
Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рождённое слово…
Есть хрестоматийная история издателя Андрея Краевского о том, как из-за этой ошибки стихотворение чуть не было уничтожено:
Лермонтов вынул листок и подал мне. Это были «Есть речи — значенье…». Я смотрю и говорю: «Да здесь грамматики нет — ты её не знаешь. Как же можно сказать: «Из пламя и света?» Из пламени!» Лермонтов схватил листок, отошёл к окну, посмотрел. — «Значит, не годится?» — сказал он и хотел разорвать листок. «Нет, постой, оно хоть и не грамматично, но я всё-таки напечатаю». — «Как, с ошибкой?» — «Когда ничего другого придумать не можешь. Уж очень хорошее стихотворение». — «Ну чёрт с тобой, делай как хочешь», — сказал Лермонтов.
В черновиках и альбомном автографе есть версии без «пламя и света», но они далеко не так сильны, как окончательная редакция. Комментаторы Лермонтова указывают, что эту распространённую ошибку в склонении он допускал не раз. В одном из вариантов альбомного стихотворения «А. О. Смирновой» читаем: «Нет, не впишу я ничего / В альбоме жизни вашей светской — / Ни даже имя своего», в поэме «Сашка» — «…в его кудрях волнистых / Не выглянет до время седина».
4. Николай Лесков. Грабёж
Одиозное «одеть» вместо «надеть» изредка встречается у русских классиков. Пример — «Грабёж» Лескова: «Переобулся Иван Леонтьич из валенков в сапоги, одел сюртук и сел к самовару…» Это, впрочем, может быть и частью речевой характеристики: рассказ ведётся от лица старого орловского купца.
5. Лев Толстой. Воскресение
Самый известный пример ошибки в употреблении деепричастного оборота — это, конечно, запись из «Жалобной книги» Чехова: «Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа». Чехов-то это делает нарочно, а вот Толстой, перед которым Антон Павлович преклонялся, такие конструкции употреблял всерьёз — под влиянием французского языка, в котором так можно. В «Воскресении» читаем: «Прокричав эти слова, ему стало стыдно, и он оглянулся». А вот два примера из «Юности»: «Вообразив себе, что трубка для меня смертельна, мне показалось, что я умираю», «Проснувшись на другой день, первою мыслию моею было приключение с Колпиковым».
6. Андрей Белый. Магия слов
В замечательном эссе о языке как орудии творчества и словах как символах Белый пишет: «…Кажущееся неразвитому уху нелепым упражнение духа в звуковом сочетании слов играет огромное значение». Белый спутал два выражения: «иметь значение» и «играть роль» — получилась неправильная контаминация.
7. Владимир Маяковский. Владимир Ильич Ленин
Маяковский — один из главных реформаторов русского литературного языка в XX веке, и многие вещи, которые в «нормативной» поэтической речи можно было бы счесть ошибками, у него — необходимые приёмы для усиления экспрессии. Некоторые вещи, впрочем, не находят однозначного объяснения: например, в поэме «Владимир Ильич Ленин» Маяковский пишет о капиталистической эстетике:
И краске
и песне
душа глуха,
как корове
цветы
среди луга.
Можно предположить, что поэт решил обойтись без предлога «к», чтобы не возникло неблагозвучного «к краске». Так звучание у Маяковского победило грамматику.
8. Венедикт Ерофеев. Москва — Петушки
Слово «довлеть» означает «быть достаточным», но в разговорной речи XX века под влиянием похожего по звучанию «давить» у него появилось новое значение — которое постепенно стало проникать и в литературные тексты. В «Москве — Петушках», например: «Всю жизнь довлеет надо мной этот кошмар — кошмар, заключающийся в том, что понимают тебя не превратно, нет — «превратно» бы ещё ничего! — но именно строго наоборот, то есть совершенно по-свински, то есть антиномично». Современные лингвисты уже не считают это ошибкой: значение «тяготеть над кем-то, господствовать» есть в словарях, правда с пометкой «разг.».
9. Иосиф Бродский. Урания
Бродский любил архаизмы, такие как «зане» или «ибо», но не всегда употреблял их правильно. В его стихах часто встречается слово «суть»: «Счастье — суть роскошь двух», «Корчиться в земле суть пытка», «Сильный мороз суть откровенье телу / о его грядущей температуре», «Он / суть твоё прибавление к воздуху мысли / обо мне» или даже «С сильной матовой белизной / в мыслях — суть отраженьем писчей / гладкой бумаги». На самом деле «суть» — это глагол «быть» в настоящем времени и множественном числе: он/она/оно есть, но они суть. В других текстах Бродский употребляет этот глагол правильно: «Добро и зло суть два кремня».
В недоброй статье о стихах Бродского поэт и критик Юрий Колкер пишет, что языковые ошибки поэта суть признак «нехватки мастерства и равнодушия к слову». Отдельно Колкер разбирает сборник «Урания», в том числе «Осенний крик ястреба» («Всё, что он видит, — гряду / покатых холмов…» — нужен был именительный падеж, а Бродский поставил винительный). «Пустяк, скажут мне. Стыдно замечать такие вещи в прекрасных стихах. Но пустяки всё копятся».
10. Александра Маринина. Стечение обстоятельств
А главная постсоветская детективная писательница проиллюстрирует для нас относительно недавнюю ошибку — она начинает появляться в литературных текстах ровно в начале 1990-х, что, кажется, говорит об ударе, постигшем в это время институт редактуры. Это слово «нелицеприятный», которое путают с «неприятный» (на самом деле оно значит «непредвзятый», «беспристрастный»). В «Стечении обстоятельств» Анастасия Каменская, «сидя в низком кресле перед нависающим над ней начальником… готовилась услышать что-нибудь нелицеприятное». В «Чужой маске» одна героиня шантажирует другую: «Я могу рассказать о вас множество нелицеприятных вещей», а в «Мужских играх» можно прочитать: «Дизайнер и архитектор… давали ему самые нелицеприятные оценки, называя «козлом, который сам не знает, чего хочет», и «придурком, который думает, что за «зелёные» бабки можно изменить законы физики».
Другие Статьи
СОВЕТСКИЙ ЛЕКСИКОН В РОМАНЕ БУЛГАКОВА
Почему все-таки так странно отвечает герой романа Ивану на его невинный, казалось бы, вопрос?
«– … Год тому назад я написал о Пилате роман.
– Вы – писатель? – с интересом спросил поэт.
Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:
– Я – мастер, – он сделался суров», –
дальнейшее читатель, надо думать, помнит.
Так почему же герой не хочет, написав роман, называть себя писателем?
Потому что в том месте мира, где происходит действие, Иван называет себя «поэтом» – но сам признается в приступе откровенности, что стихи его – «чудовищные», а на просьбу незнакомца «Не пишите больше!» отвечает торжественно: «Обещаю и клянусь!»
В этом мире «писатель» – не настоящий писатель, к которому с привычным уважением относились в России.
«Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя в сером костюме, в летней без галстуха белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веранду.
– Увы, увы, не нам, – грустно заговорил Коровьев, – а ему достанется эта ледяная кружка пива…» (с. 344).
Это человек (сам костюм которого, как неуловимыми движениями подчеркивает автор романа, никак не соответствует тому, в чем должен появляться в ресторане писатель – даже в летнюю жару) – писатель лишь на том основании, что у него есть документ, позволяющий войти в писательский ресторан.
В этом мире литература в первые же годы свертывается в «Лито» (Литературно-издательский отдел Наркомпроса, где работает герой «Записок на манжетах», но ему так и не удается там встретить реального писателя), а затем превращается в нечто неудобочитаемое.
«… Отчего литература всегда такая скучная? – спрашивает пьяница, но любитель чтения Маркизов в пьесе “Адам и Ева” (1931 г.) —... Печатное всегда тянет почитать, а когда литература…<…> Межа да колхоз!»[575]
Это он о рукописи современного романа, которую чуть не силой заставляет его читать автор – писатель Пончик-Непобеда. «Печатное» – это «книги» – то есть то, что читают, перечитывают (как Маркизов своего любимого «Графа Монтекристо», а потом – Библию, не зная, правда, что именно читает) и помнят. «Литература» – это то, что пишут современные авторы, ради каких-то своих внелитературных целей.
«– Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда все уже кончилось и гибель моя налицо, вспоминаю о нем с ужасом! – торжественно прошептал мастер…» (с. 140).
В сущности, это почти цитата из собственной рукописи – из «Записок покойника» («Театральный роман»), которые в 1937 году автор отложил ради работы над «Мастером и Маргаритой», и они так и остались незаконченными. Герой «Записок покойника» Максудов после чтения своего романа в кругу современных литераторов (то есть попытки войти в мир современной литературы) заболевает и бормочет в полубреду:
«Я вчера видел новый мир, и этот мир мне противен. Я в него не пойду. Он – чужой мир. Отвратительный мир!»[576].
Максудов пробует, однако, читать «произведения современников», но реагирует на них примерно так же, как Маркизов:
«Дважды я принимался читать роман Лесосекова “Лебеди”, два раза дочитывал до сорок пятой страницы и начинал читать с начала, потому что забывал, что было в начале», и пришел к «ужасному сознанию, что я ничего не извлек из книжек самых наилучших писателей, путей, так сказать, не обнаружил, огней впереди не увидал, и все мне опостылело. И, как червь, начала сосать мне сердце прескверная мысль, что никакого, собственно, писателя из меня не выйдет. И тут же столкнулся с еще более ужасной мыслью о том, что… а ну, как выйдет такой, как Ликоспастов? Осмелев, скажу и больше: а вдруг такой, как Агапенов?»[577].
Необходимо пояснить – за словом «писатель» в обоих романах Булгакова маячит невидимый, но к тому времени, через несколько лет после I съезда Союза советских писателей, уже нераздельный с этим словом эпитет «советский». И когда на страницах «Записок покойника», писавшихся в 1936 году, герой сталкивается с «ужасной мыслью» – это ужас перед возможностью стать советским писателем, пишущим не то, что и как он хочет написать, а то и как положено писать.
Вот типичный тогдашний контекст слова писатель:
«Глубокой, органической работы с писателями из рабочей среды не велось. И вот писательская масса, организованная вокруг Оргкомитета, должна выправить, должна вести эту работу по существу, а не только формально»[578].
Недаром и в «Толковом словаре русского языка» (его называют обычно по имени титульного редактора проф.
Д. Н. Ушакова «Словарь Ушакова»; далее мы следуем этому сокращенному названию) на слово «писатель» первым примером идет «Союз советских писателей» (том вышел в 1939 году – когда умирающий Булгаков стремился завершить доработку уже написанного романа).
Литература (как современная литература) в словаре Булгакова сделана (как и слово писатель) неологизмом, омонимом прежнего слова, так как теперь, как стремится он показать, этим словом называют совсем иное, чем раньше.
Ведь у поколения Булгакова (родившегося в начале 1890-х) еще были на памяти строки Я. Полонского, опубликованные в начале 1870-х и вошедшие в состав «крылатых слов»:
… Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.
Работа над романом шла в контексте новой, советской речи, уже одержавшей полную победу в публичной сфере – печатной и устной: на любом собрании речи говорили уже на том языке, которого просто не понял бы русский человек, не бывавший в России после 1917 года и вдруг приехавший на родину. (См. статью «Язык распавшейся цивилизации» в наст. изд.)
Прочитайте такую хотя бы фразу:
«Партия и трудящиеся массы прекрасно понимают особенности природы художественного творчества…»[579].
Это – буквально первая попавшаяся под руку цитата из так называемой «передовой» статьи – в советское время такие статьи печатались в каждом номере газеты, на первой полосе слева, без подписи. Это был голос самой власти, с которым нельзя спорить, ему невозможно возражать – особенно если это передовая газеты «Правда», «органа ЦК КПСС».
Можно ли сегодня, когда прошло уже шестнадцать лет после конца советской власти и державшейся на ней публичной речи, понять смысл этой фразы, поддается ли она логическому анализу? Какие «массы» понимают природу художественного творчества?.. А «партия» (подразумевалась единственная существовавшая в СССР, она же правящая, партия большевиков)? Что, каждый ее член, независимо от ума и образования, был в 1936 году способен понять природу творчества, да еще и «прекрасно»?.. Но никто и не доискивался до смысла. Важно было употреблять необходимые слова, их связь между собой была делом второстепенным.
В то самое время, когда из таких фраз состояла вся публичная речь, Булгаков как раз и занимался «художественным творчеством» – писал свой роман. Он жил среди этой новой речи, попав в нее уже в зрелом возрасте из речи совсем другой – той, на которой говорила и писала Россия до октября 1917 года.
Если абсурдные обобщенные формулировки нового, «советского» языка не были рассчитаны на понимание, то на что же они были рассчитаны? Во-первых, на то, чтобы демонстрировать это понимание, а во-вторых – учиться этому языку, переходить на него и не пробовать заговорить прилюдно на языке другом, «прежнем». Заговорившего на нем мгновенно записали бы в «бывшие люди», используя выражение Горького, ставшее частью репрессивного, то есть угрожающего человеку каждым словом, «советского» языка. (Честертон в книге о Диккенсе писал, что Горький дал «одному из своих произведений странное на мой взгляд название: “Бывшие люди”. Английские писатели никогда не дали бы подобного названия книге о людях».)
Постепенно этот новый язык закреплялся. Он стал общепринятым. А многие уже и не умели объясниться иначе – тем более что этот язык был в высшей степени пригоден для затуманивания того, о чем нельзя было сказать прямо. Писатель-фронтовик Г. Бакланов вспоминает, как в 1985 году попал в Америку на празднование сорокалетия победы над Германией вместе с обозревателем АПН; тот представлялся «участником Сталинградской битвы», на деле же был генералом КГБ, не объявлявшим своего звания, но, как стало ясно, «обслуживавшим» армию с той стороны Волги. Помимо всех возможных орденов у него еще висел на груди и американский орден.
«Американцы уважительно интересовались, за что награжден он американским орденом. И тогда он брал на ладонь висевший на колодке орден, как женщина берет на ладонь свою грудь, и говорил дословно вот что:
– Была выдвинута моя кандидатура. Товарищи посоветовались. Возражений не последовало. Товарищи решили вопрос положительно.
Я спрашивал Наташу:
– Как вы это переводите?
– Ну разве можно это перевести?
Действительно, ее перевод бывал заметно длинней, американцы выслушивали с должным вниманием и почтительно поглядывали на его седины»[580].
Булгаков стал последовательно сопротивляться этой речи – в самом тексте своих произведений. Не так легко найти подобные примеры в работе его тогдашних собратьев по литературному цеху.
Каким же образом он ей сопротивлялся? Прежде всего – дистанцированием. Важно было не понимать то, что считалось общепонятным, само собой разумеющимся.
Когда в пьесе «Адам и Ева» один из героев задает другому вопрос: «Почему ваш аппарат не был сдан вовремя государству?» – тот отвечает «вяло»:
«Не понимаю вопроса. Что значит – вовремя?»[581].
В романе «Мастер и Маргарита» это непонимание передано герою, наиболее близкому автору: вопросы редактора
«показались мне сумасшедшими. Не говоря ничего по существу романа, он спрашивал меня о том, кто я таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно раньше, и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: кто это меня надоумил сочинить роман на такую странную тему?» (с. 558–559).
Заметим, что странная идея этого надоумливания продержалась до конца советского времени. Последний генеральный секретарь КПСС (к чести его, и начавший ее разрушение) М. С. Горбачев постоянно говорил в своих речах, что кто-то «нам подбрасывает» нехорошие идеи.
Охотное и легкое усвоение советского языка как общего и общепонятного, не требующего специальных разъяснений, встречает постоянное сопротивление и в бытовых документах, закрепивших речевое сознание Булгакова, в его письмах, в дневнике Е. С. Булгаковой, где такого рода слова и фразы официального советского словаря неизменно обставлены как цитаты из чужой речи, вызывающие недоумение и отталкивание:
«Днем заходили в Агентство, Уманский показал заметку, которую он называет “неприятной заметкой”» (запись в дневнике Е. С. Булгаковой от 5 октября 1936 года; курсив наш. – М. Ч.).
Те речевые знаки, под которые так легко подставляет их значение Алоизий Могарыч, Булгаков, как и любимые его герои, вплоть до конца 1930-х годов (время завершения последнего романа) упорно продолжает считать невразумительными и нелепыми, не желая самостоятельно подставлять или разгадывать специфическое значение. Он снисходит по необходимости и до более безобидного нового речевого обихода, но не забывает дистанцироваться от него:
«А все-таки, Савелий Моисеевич, в срочном порядке, как говорится, меняйте язык. Верьте, что кажется, будто автор начитался современных авторов и кого-то хотел перещеголять. Вернейший способ – угробить (как говорится) любой роман…»[582].
Действие романа подчеркнуто не приурочено к точным годам (варианты этого приурочения остались в ранних редакциях). Но это – расцвет советской эпохи, от конца 1920-х до конца 1930-х годов.
В романе сталкиваются языковые пласты разного времени. В клинике Стравинского
«неожиданно открылась дверь, и в нее вошло множество народа в белых халатах. Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока пяти…» (с. 87).
Это видение не Ивана, а человека другого поколения, заставшего то время, когда почти все мужчины, кроме актеров, носили усы и бороду. Ср. в чеховской «Попрыгунье» (1892):
«Двое были брюнеты с бородками, а третий совсем бритый и толстый, по-видимому – актер».
Но неизменно обведено невидимой чертой слово, которое сам автор романа воспринимает как чужое и бесстрашно это подчеркивает. Сегодня большинство «советских» слов исчезло – а те, что уцелели, потеряли специфическое советское значение, вернувшись в обычный речевой обиход. Но одновременно исчезает для не заставших советского времени читателей и незримое сражение с этими словами и репрезентируемой ими идеологией, которое идет на страницах романа (где мы не найдем ни одного прямо «антисоветского» высказывания – ведь по крайней мере еще в 1937 году автор рассчитывал «представить» его непосредственно Сталину[583] и надеялся напечатать), исчезает блестящая языковая игра. Хотя бы частично восстановить ее, вернуть глубину и многос лойность некоторым фрагментам романа – задача нашего комментария.
Булгаков подверг сомнению множество слов – его отталкивало новое их значение. Еще в письме правительству СССР (28 марта 1930 года) он высвечивает таким образом ставшее широкоупотребительным слово «достижение».
Оно входило в широкий, санкционированный властью обиход в начале 1920-х годов. На него бросает свет и М. Зощенко – вспоминая недавнее время, герой одного из его рассказов говорит:
«Скажем, в театре можно было не раздеваться. Сиди в чем пришел. Это было достижение» («Прелести культуры»).
Это слово, пишет исследователь языка советского времени Л. Боровой,
«гремело в 20-е годы. Специальный журнал Горького регистрировал “наши достижения”[584], в каждом номере газеты мелькало на каждом шагу это слово. Оно становилось штампом. <…> В последние годы [начало 60-х] это слово встречается уже гораздо реже. Сказалось, конечно, и то, что его слишком затрепали»[585].
В 1930 году М. Булгаков демонстрирует советскость этого слова – в письме Правительству СССР:
«Ныне я уничтожен. Уничтожение это встречено советской общественностью с полною радостью и названо “ДОСТИЖЕНИЕМ”»[586].
Он выделяет это слово прописными буквами, давая понять, что именно причисляется советской общественностью к «достижениям» – уничтожение.
В годы работы над романом, как и в последующие советские годы, это слово звучало все так же, как на обложке журнала Горького.
«Когда после титанической борьбы мы поднялись на вершину человеческих достижений…» (А. Свирский)[587].
«… В высказываниях врагов советской литературы… в той или иной форме говорится об отсутствии в нашей литературе хоть сколько-нибудь серьезных достижений…»[588].
Мы даем далее по алфавиту своеобразный Советский Лексикон, представленный автором романа. За цитатой из романа следует контекст официальной речи советского времени: газетных статей, постановлений Политбюро, переписки внутри коридоров власти, теперь опубликованной. Даются примеры не только из печати 1920–1930-х, но и 1960–1970-х годов: язвительную языковую игру, которую ведет Булгаков на страницах своего романа, правомерно отнести ко всему советскому времени.
Повторим – игры писателя с советизмами и хватило на все советское время. Если теперь она с в какой-то степени выцветает, то мы бы сказали, что это – к счастью для соотечественников, но – к сожалению для читателей романа.
#
Белогвардеец
«Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец, и раздробил бедро, и обеспечил бессмертие…» (с. 73) –
так мыслит Рюхин о Дантесе.
«Белогвардеец» со времен Гражданской войны было ругательным словом. Только один Булгаков самим названием своего первого романа – «Белая гвардия» – и изображением вполне симпатичных белогвардейцев на сцене МХАТа в пьесе «Дни Турбиных» пошел наперерез течению.
В качестве ругательства слово не нуждалось, естественно, в точном соответствии реальности.
Характерно употребление его Маяковским (постоянным оппонентом Булгакова) в его своего рода советских прописях (1921):
«1. Беспечность хуже всякого белогвардейца.
Для таких коммуна никогда не зардеется.
* * *
2. Расхлябанность – белогвардейщина вторая.
Только дисциплина доведет до рая.
* * *
3. Третья белогвардейщина – советский бюрократ.
Противней царского во сто крат»[589].
Воинствующий
«Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского “Воинствующий старообрядец”» (с. 141).
В те годы, когда пишется роман, у этого слова – и похвальное, и отрицательное значение. Среди примеров на него в Словаре Ушакова – «Союз воинствующих безбожников» и «воинствующий материализм», с одной стороны, – и «воинствующий империализм», с другой: вот рядом с ним и помещается «воинствующий старообрядец» из романа.
Вредитель
«– Так, так, так, – сказал доктор и, повернувшись к Ивану, добавил: – Здравствуйте!
– Здорово, вредитель! – злобно и громко ответил Иван».
Этим словом с конца 1920-х годов и в течение 1930-х были переполнены страницы газет и брошюр, выходивших огромными тиражами. Шли судебные процессы над людьми, признававшимися во «вредительстве», – процессы, кончавшиеся расстрелами; так что обращение Ивана к доктору звучало грозно.
«Года два назад дело обстояло у нас таким образом, что наиболее квалифицированная часть старой технической интеллигенции была заражена болезнью вредительства. Более того, вредительство составляло тогда своего рода моду. Одни вредили, другие покрывали вредителей, третьи умывали руки и соблюдали нейтралитет, четвертые колебались между Советской властью и вредителями»[590].
Нельзя не увидеть, что в абсурдно-зловещем сталинском рассуждении о «моде» на вредительство уже заложено словоупотребление Ивана Бездомного, расслышанное острым слухом Булгакова.
«Вредители не могли не быть злейшими врагами стахановского движения. <…> В Наркомтяжпроме сидел заместитель наркома Пятаков, оказавшийся вредителем-диверсантом»[591].
Вредный (политически)
«Вся эта глупейшая, бестактная и, вероятно, политически вредная речь заставила гневно содрогаться Павла Иосифовича…» (с. 340).
«Бестактная» на советском языке – ослабленная степень «политически вредного».
«Какие вредные враки!» (с. 347).
«Предварительная цензура просматривает печать как в интересах охраны государственных тайн, так и в интересах недопущения политически вредных, искажающих советскую действительность, малограмотных, халтурных произведений или отдельных мест»[592].
Выдать паспорт
«– Каким отделением выдан документ? – спросил кот, всматриваясь в страницу.
Ответа не последовало.
– Четыреста двенадцатым, – сам себе сказал кот <…>. – Ну да, конечно! Мне это отделение известно! Там кому попало выдают паспорта! А я б, например, не выдал такому, как вы! Нипочем не выдал бы! Глянул бы только раз в лицо и моментально отказал бы! – кот до того рассердился, что швырнул паспорт на пол» (с. 195).
Выделенные нами фразы – отнюдь не гротескные реплики, какими они, возможно, кажутся сегодняшнему читателю (как это могут не выдать паспорт?). Гротеск лишь в том, что эти реплики принадлежат коту.
Смысл же их вполне реален и даже, как увидим далее, швыряние паспорта на пол едва ли не списано с натуры.
Поясним. В декабре 1932 года в СССР были введены внутренние паспорта. До этого паспортов ни у кого не было; они объявлялись во всех советских энциклопедиях чертой исключительно полицейского режима.
Главной целью закона 1932 года было остановить бегство крестьян в города. Была введена система городской прописки – теперь жить в городе имел право лишь тот, кто был прописан. (Так появилось в «советском» языке слово «прописка».) Американский историк Шейла Фицпатрик, изучившая ситуацию паспортизации советских людей, пишет, как тех,
«кто не выдерживал проверку ОГПУ, в первую очередь беглых кулаков и лишенцев, лишали права на жительство и выгоняли из города».
Молодого чекиста, вынужденного выдать паспорт потомку графов Шереметевых (за него хлопотала жена, известная актриса театра Вахтангова Цецилия Мансурова),
«так обозлил тот факт, что в верхах защищают классового врага, что он швырнул документ ему под ноги, прошипев: “Бери, бери паспорт, барское отродье!”» (см. примеч. 21 к статье «На полях книги М. Окутюрье…»).
«… При выдаче предполагалось лишить паспортов тех, кто нежелателен был в столице и вообще в крупных городах, то есть обречь их на высылку с получением паспортов по новому месту жительства. В нашей семье с самого начала это мероприятие вызывало тревогу. Ожидалось самое худшее».
Речь идет о семье, глава которой, меньшевик В. О. Цедербаум (Левицкий) отбывал в это время наказание в т. наз. политическом лагере; худшие ожидания оправдались – «в марте 1933 года на заседании паспортной комиссии нам всем без каких-либо оснований было отказано в паспортах и предписано в десять дней покинуть Москву»; решение удалось отменить только вмешательством Е. П. Пешковой[593].
Другой пример:
«Повальный психоз охватил нашу квартиру задолго до выдачи паспортов. Все боялись, потому что никто не знал, чего именно надо бояться. Мама боялась своего дворянского происхождения, наша соседка Настасия Григорьевна – купеческого, “пролетарии” Грязновы (именно так их у нас и называли), постоянно и громко кичившиеся рабочим превосходством над “паразитами”, опасались своего давнего разрыва с деревней. Не боялись только гепеушники Папивины (а, впрочем, кто их знает? Может, они боялись больше остальных? Но они-то умели не болтать). А когда наступил момент выдачи паспортов, неприятности оказались у нашего папы и у Сергея Владимировича Еремеева. У папы снова всплыло его партийное прошлое, прерванное им в Сибири в 18 году.
(Поясняем: отец мемуаристки вышел из партии в 1918 году; но то, что можно было сделать до того, как большевистская партия стала правящей, уже нельзя было делать после: в эту партию можно было только вступать, но не выходить из нее; были поговорки – «вход – рупь, а выход – два»; этот выход могли припомнить, как видим, и через 15 лет. – М. Ч.).
У Сергея Владимировича – его подрядно-строительная деятельность во время нэпа. Мрак грозящего бесправия длился несколько дней. Как все утряслось – не знаю. В конце концов паспорта были получены всеми, квартира ликовала. <…> Вдруг сейчас подумалось: и папа, и Сергей Владимирович умерли от рака. Кто знает, когда в их телах переродились клетки, предопределившие обоим страшные смертные муки? Может быть, еще во время паспортизации? Впрочем, таких времен у этого поколения было достаточно. Вся их жизнь разместилась в этом времени»[594].
Таким образом, выдать или не выдать паспорт – это была реальная советская альтернатива 1930-х годов и факт советского языка.
Выросший
«– Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, выросшей в техническом отношении, – тут Бенгальский дважды улыбнулся, сперва партеру, а потом галерке.
Воланд, Фагот и кот повернули головы в сторону конферансье.
– Разве я выразил восхищение? – спросил маг у Фагота.
– Никак нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, – ответил тот.
– Так что же говорит этот человек?
– А он попросту соврал! – звучно, на весь театр сообщил клетчатый помощник…» (с. 119–120).
Идеей беспрерывного, вызывающего «восхищение» роста новой России был проникнут весь общественный быт. Камертон давали строки Маяковского – «страна-подросток», «Лет до ста расти Нам без старости, Год от года расти Нашей бодрости». О «ростках нового» постоянно говорит и пишет Ленин.
«Выросла пролетарская литература, вырос и пролетарский писатель, хотя в целом пролетарская литература продолжает отставать от нужд и запросов масс»[595].
Характерно, что нередкие стилистические ошибки, неизбежно возникавшие при беспрерывном повторении одних и тех же штампов, мало кто замечал:
«Он (Пастернак) пытался представить дело так, будто речь идет не о требованиях культурно возросших миллионов трудящихся читателей, а о требованиях критиков…» (в цитированной ранее «передовой» статье 1936 года «Еще о самокритике»).
Излюбленные заголовки газетных статей – «За дальнейший рост советской литературы».
«В СССР не только русские, но ни одна национальность… не думает останавливаться в своем росте… в росте не в западного европейца, а в человека будущего коммунистического общества»[596].
«Расти» было непременной обязанностью всех и каждого.
«За последнее время он очень вырос» – штамп выступлений на партийных и комсомольских собраниях (и рядом, в непубличной речи – комический перифраз: «расти над собой», то есть расти + работать над собой – тоже советский штамп).
У Твардовского уже в годы «оттепели» в поэме «За далью – даль» была дана схема обязательного соположения персонажей в современной литературе со словом «растущий»[597].
В это же самое время другие писатели продолжали придерживаться советского словоупотребления:
«Огромная растущая требовательность читателей обязывает нас писать по-настоящему…»[598].
Не умирающее в советской жизни слово оказывается под прицелом поэта и в поэме «Теркин на том свете» (1945–1963).
… Не был дед передовой.
И отмечу правды ради –
Не работал над собой.
Уклонялся.
И постольку
Близ восьмидесяти лет
Он не рос уже нисколько,
Укорачивался дед[599].
Вылазка
«Однажды герой развернул газету и увидел в ней статью критика Аримана, которая называлась “Вылазка врага” и где Ариман предупреждал всех и каждого…» (с. 141).
«В Ленинграде же мы имели не так давно вылазку такой реакционной группы поэтов, какой является группа т. н. “Обереуты” (объединение реального искусства)… под словесным жонглерством и заумными творениями которых скрывается явно враждебное нашему социалистическому строительству и нашей советской революционной литературе течение» (из статьи Н. Слепнева «На переломе», конец 1920-х годов)[600].
«Вылазка буржуазной агентуры в языкознании»[601].
Примечательно, что слово задержалось и в либеральной печати первых постсоветских лет:
«… Исполнительная власть в очередной раз “сдала” позиции национал-коммунистам, не найдя адекватной реакции и пытаясь скрыть от страны и масштаб, и характер их вылазки»[602].
Гражданин, гражданка
Автор настойчиво употребляет это слово – с первой же фразы романа:
«В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан» (c. 7).
Так вступает в роман голос власти.
«… Соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида»,
«Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая»,
«… Длинный, сквозь которого видно, гражданин не касаясь земли, качался перед ним и влево, и вправо» (c. 8).
Особенно обострена диссонансность включения голоса власти в следующем описании, построенном как лирическая пейзажная картинка:
«Вода в пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила по ней, и слышался плеск веса и смешки какой-то гражданки в лодочке» (c. 43) –
как будто во фразу Булгакова инкорпорирован фрагмент фразы Зощенко.
В диалогических репликах впрямую имитируется голос власти.
«– Турникет ищете, гражданин? – треснувшим тенором осведомился клетчатый тип. – Сюда пожалуйте!» (c. 47).
«– Гражданин! – опять встрял мерзкий регент. – Вы что же это волнуете интуриста? За это с вас строжайше взыщется!»
И Иван тут же вслед обращается к говорящему, в свою очередь имитируя – перехватывая у него – голос власти:
«Задыхаясь, он обратился к регенту:
– Эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны это сделать!» (с. 50).
«Ну вот что, граждане: звоните сейчас же в милицию, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами, профессора ловить» (с. 64).
И в авторской речи, пропущенной через помраченный разум Ивана, возникает это же слово. Когда Иван
«вдруг сообразил, что профессор непременно должен оказаться в доме № 13 и обязательно в квартире 47»,
и, войдя туда, устремляется в ванную («Он, конечно, спрятался в ванной»), то видит
«ванну, всю в черных страшных пятнах от сбитой эмали. Так вот, в этой ванне стояла гражданка, вся в мыле и с мочалкой в руках» (с. 52).
«Гражданка» в мыле говорит, конечно, сама за себя – подобно гражданке в лодочке.
«– Федор Васильевич, выпишите, пожалуйста гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимать <…> Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь» (с. 91).
«В секретарскую спокойной деловой походкой входила милиция в числе двух человек. <…>
– Давайте не будем рыдать, гражданка, – спокойно сказал первый…» (с. 185) –
здесь слово употреблено в уже формализованном значении обращения представителя власти к любому гражданину.
«– Позвольте вас спросить, гражданин, – с грустью осведомился человечек в чесунче, – где квартира номер пятьдесят?
– Выше! – отрывисто ответил Поплавский.
– Покорнейше вас благодарю, гражданин…» (с. 196).
«… Женщина за прилавком воскликнула:
– Гражданин! У вас же вся голова изрезана!» (с. 205).
«Удивленная Маргарита Николаевна повернулась и увидела на своей скамейке гражданина. <…>
– Да, – продолжал неизвестный гражданин, – удивительное у них настроение. <…>
<…> Удивительно было то, что из кармашка, где обычно мужчины носят платочек или самопишущее перо, у этого гражданина торчала обглоданная куриная кость» (с. 217).
«… Среди других пассажиров из него высадился один странный пассажир. Это был молодой гражданин, дико заросший щетиной, <…> одетый несколько причудливо. Гражданин был в папахе, в бурке поверх ночной сорочки и синих ночных кожаных новеньких, только что купленных туфлях»[603] (с. 328–329).
«Бледная и скучающая гражданка в белых носочках»,
сидящая у входа в ресторан Дома Грибоедова и проверяющая у них наличие удостоверений (с. 342–343).
«Советская система, конечно, была против всякого гражданского общества до такой степени, что само слово “гражданин” звучало издевкой для всякого человека, понимающего смысл этого понятия»[604].
О смысле говорит, например, употребление его поэтом конца ХVIII – начала ХIХ века Пниным в оде «На смерть Радищева»:
Кто столько жертвовал собою
Не для своих, но общих благ,
Кто был отечеству сын верный,
Был гражданин, отец примерный.
В ХVIII веке это слово, уже бывшее в ходу, связывается с понятием гражданственности – как синонима цивилизации, а также (у декабристов, особенно Н. И. Тургенева и Н. М. Муравьева) как знания прав и обязанностей гражданина[605].
В Российской империи было даже звание почетного гражданина (напомним и в «Евгении Онегине» ироническое «Почетный гражданин кулис…»), но слово не употреблялось в качестве обращения. Оно появилось в этом качестве после Февральской революции 1917 года и укоренилось в Советской России, но быстро приобрело тот оттенок, о котором говорит священник Георгий Кочетков и которое всячески подчеркивает, даже самой частотой употребления, М. Булгаков. Постепенно оно стало главным образом обращением милиции – к любому гражданину, в том числе задерживаемому (знаменитое «Пройдемте, гражданин!»), а также подсудимого и заключенного к представителям власти («гражданин начальник» – но ни в коем случае не «товарищ»).
Документ, документы
«– <…> Спрашивай у него документы, а то уйдет…
<…> “Черт, слышал все…” – подумал Берлиоз и вежливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надобности» (c. 18).
Напомним, что герой ранней повести Булгакова «Дьяволиада» (1923) Коротков сходит с ума главным образом из-за того, что у него украли документы – «все до единого», а в милиции, куда он рвется, чтоб заявить об этом, у него уже у дверей требуют:
«– Удостоверение дай, что украли».
Слова об украденных документах становятся рефреном все более сбивчивых речей героя.
«– Товарищ блондин, – плакал истомленный Коротков, – застрели ты меня на месте, но выправь ты мне какой ни на есть документик. Руку я тебе поцелую».
Его сознание все более помрачается на этой именно почве:
«– Меня нельзя арестовать, – ответил Коротков и засмеялся сатанинским смехом, – потому что я неизвестно кто. <…> – Арестуй-ка, – пискнул Коротков. <…> – как ты арестуешь, ежели вместо документов – фига? Может быть, я Гогенцоллерн»[606].
Под несомненным влиянием повести Булгакова В. Каверин в одном из лучших своих рассказов 1920-х годов «Ревизор» демонстрирует ту же стихию советско-бюрократического бреда:
«Да знаете ли вы, гражданин, что такое документ? Документ есть удостоверение личности, а личность к этому документу прилагается, гражданин!»[607]
В романе Булгакова появляется, наконец, как вершина советской рефлексии о документе, афористическая формулировка (недавно вошедшая в «Словарь современных цитат»):
«Коровьев швырнул историю болезни в камин.
– Нет документа, нет и человека <…>» (с. 281).
Булгаков демонстрирует постоянную озабоченность людей наличием у них нужных документов, что-то в их жизни удостоверяющих.
Не забудем, что новые порядки застали – или, вернее, застигли Булгакова (во Владикавказе, в марте 1920 года, когда он, тяжело заболев, не смог уйти с Белой армией и очнулся уже под советской властью) в 28-летнем возрасте. Юность его протекала в правовом государстве, которое уже представляла собой Россия конца 1900-х – начала 1910-х годов, государстве, где можно было получить заграничный паспорт, обратившись даже не в полицейский участок, а к дворнику, который и приносил этот паспорт через несколько дней, после чего любой российский подданный мужского пола (для женщин процедура была сложнее) мог взять билет и поехать по делам или для развлечения в любую страну.
В послеоктябрьские годы возгласы представителей «органов» «Ваши документы!» или «Предъявите документы!» зазвучали почти как «Пройдемте, гражданин!» (см. ранее).
Таков был главный – и грозный – контекст употребления слова в описываемое в романе время.
А когда-то слово это было достаточно безобидным. И в «Толковом словаре живого великорусского языка», составленном Владимиром Далем, его дефиниция коротка и непритязательна:
«Д. – всякая важная деловая бумага, также диплом, свидетельство и пр.»
Документы, как и удостоверения, – выдают. И их могут выдать, а могут и не выдать (см. ранее).
Интеллигент
Еще в первой, уничтоженной автором и реконструированной нами редакции будущего романа выступает вперед советское значение когда-то почтенного слова интеллигент:
«… Незачем [было трепаться! Безбо]жник тоже, подумаешь![Тоже богоборец, борется с] Богом! Интеллигент – [вот кто так пос]тупает!
[Этого Иванушка уже] не мог вынести.
[– Я – интеллигент?! – ] прохрипел он, – [Я – интеллигент? – заво]пил он с таким [видом, будто Вола]нд назвал его [по меньшей мере суки]ным сыном…»[608].
В последней редакции романа – отсвет того же ореола вокруг слова и понятия:
«Он умен, – подумал Иван, – надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя» (с. 90).
Интурист
«– Гражданин! – опять встрял мерзкий регент. – Вы что же это волнуете интуриста? За это с вас строжайше взыщется!»
«– <…>У нас каждый день интуристы бывают.
При слове “интурист” <…> Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал:
– Интуристы… До чего вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что любо-дорого!» (с. 85).
Мы не найдем этого слова в советских словарях с 1940-го (Словарь Ушакова) до 1956-го (см. соответствующий том Словаря современного русского литературного языка, М.—Л., Издательство Академии наук СССР, далее – Академический словарь), поскольку с 1936–1937-го и вплоть примерно до середины 1950-х это слово исчезло из широкого обихода – оно имело уже сугубо криминальный смысл: «контакты с иностранцем» грозили лагерным сроком, а то и «высшей мерой».
Маскирующийся
«– Типичный кулачок по своей психологии, – заговорил Иван Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, – притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария» (с. 68).
«Люди, скрывавшие прошлое, “маскировались”, как говорили в СССР. А раз они маскировались, их необходимо было “разоблачать”»[609].
«… Формалистские выверты, которыми он, маскируя свои враждебные тенденции, влияет на ряд молодых вполне советских поэтов…»[610].
Масса, массы
«– Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов <…>. Зрительская масса требует объяснения.
– Зрительская масса, – перебил Семплеярова наглый гаер, – как будто ничего не заявляла?» (с. 27).
«Шуруют в массе» (С. Эйзенштейн, «Стачка», 1925–титр).
«Что даже массы захохотали!»[611].
Надо иметь в виду, что массы, массовая работа, массовки приобрели большое значение в языке уже в 1900-е годы.
«Он почти оторвался от рабочих масс…»[612].
«Эх ты, масса, масса. Трудно организовать из тебя кулеш коммунизма! И что тебе надо, стерве такой? Ты весь авангард, гадина, замучила» (Платонов А. Котлован [рукопись])[613].
«Наш пленум является первым пленумом организации, которая представляет всю массу советских писателей»[614].
Пастернак «не видит огромного культурного подъема масс, замечательной тяги их к искусству» (1936)[615].
«Превращать литературу в средство затемнения масс и их развращения», «служить делу затемнения сознания масс и их развращения»[616].
Ср. у В. Набокова:
«Если по мнению царей писателям вменялось в обязанность служить государству, то по мнению левой критики они должны были служить массам. Этим двум направлениям мысли суждено было встретиться и объединить усилия, чтобы наконец в наше время новый режим, являющий собой синтез гегелевской триады, соединил идею масс с идеей государства» (Лекция «Писатели, цензура и читатели в России», 1958)[617].
Не в курсе
«– Не в курсе я, товарищ, – тоскливо перебил человек» (с. 192, разговор единственного не арестованного члена правления – которого, впрочем, тут же и арестуют, – с Поплавским о квартире Берлиоза).
Это было новое выражение, появившееся в советское время, когда стало необходимым каждому «быть в курсе» декретов и постановлений новой власти.
Ненужный
«… Конечно, в полном смысле слова разговор этот сомнительным назвать нельзя (не пошел бы Степа на такой разговор), но это был разговор на какую-то ненужную тему. Совершенно свободно можно было бы, граждане, его и не затевать» (с. 81).
Терминология власти, в частности, цензуры:
«Д. Лихачев доказывает, что “человек живет еще до своей жизни, до рождения, живет как некая потенция”. Эта ненужная, путаная концепция, ведущая к идеализму, была снята»[618].
Отпадать
«… Лапшённикова сообщила мне, что редакция обеспечена материалами на два года вперед и что поэтому вопрос о напечатании моего романа, как она выразилась, “отпадает”» (с. 140).
В Словаре Ушакова – «утратить силу, смысл: все его возражения отпали».
«… Смущает ли молодого человека, едущего в Москву, то обстоятельство, что на нем худая одежда? Этот вопрос отпадает. Можно быть одетым во что угодно. Моды нет. Модным быть стыдно»[619].
Но постепенно – как замечено и зафиксировано Булгаковым – это слово полностью переходит в язык власти – редакторов, цензоров, партийной номенклатуры.
Перебросить
Семплеярова
«в два счета перебросили в Брянск и назначили заведующим грибнозаготовочным пунктом. Едят теперь москвичи соленые рыжики и маринованные белые и не нахвалятся ими и до чрезвычайности радуются этой переброске» (с. 379).
«В языке удивительно точно отражается лицо времени.
<…> Тут не надо ни социологических исследований, ни статистических данных, никаких архивных документов, лучше стихийного простодушия – “меня перебросили” – не выразишь самочувствие современника (1968 г. 18 декабря. В магазине “Гастроном”)»[620].
Политически вредная
«Вся эта глупейшая, бестактная и, вероятно, политически вредная речь заставила гневно содрогаться Павла Иосифовича…» (с. 340).
«Предварительная цензура просматривает печать как в интересах охраны государственных тайн, так и в интересах недопущения политически вредных, искажающих советскую действительность, малограмотных, халтурных произведений или отдельных мест»[621].
Протащить
«… Увидел в ней статью Аримана <…>, где Ариман предупреждал всех и каждого, что он, то есть наш герой, сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа» (с. 141).
«… За подписью Мстислава Лавровича обнаружилась другая статья, где автор ее предлагал ударить, и крепко ударить по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить (опять это проклятое слово!) ее в печать» (с. 141).
«В детском секторе Гиза группа Введенского—Хармса опиралась на редакторов <…>, помогавших ей протаскивать свою антисоветскую продукцию»[622].
«… Подсудимые протаскивали на вооружение ВВС заведомо бракованные самолеты и моторы крупными партиями и по прямому сговору между собой…»[623].
«Пьеса “Алпатов” свидетельствует, что автор пьесы вновь пытается протащить вредные, фальшивые взгляды на советское общество, примазаться к борьбе с бюрократизмом, с косностью в технике, с пережитками прошлого для искажения нашей общественной жизни»[624].
Развалить
«Оказалось, что заведующий городским филиалом, “вконец разваливший облегченные развлечения” (по словам девицы), страдал манией организации всякого рода кружков» (с. 187).
В этом случае Булгаков отделяет язык власти от авторской речи: «по словам девицы». Важно, что он слышит, различает этот призвук властной речи, диагностирует его.
«– Ты лучше расскажи, – не выдержал наконец Веня, – как ты развалил кружок политучебы» (Славин Л., Концерт, 1950).
Здесь главное – обвинительный подтекст, основанный на уверенности в злой воле «развалившего».
«– Ежели меня [председателя колхоза] когда-нибудь за развал работы потянут к прокурору – это [дневник] мое оправдание» (Овечкин В. На одном собрании. [Кон. 1940-х – начало1950-х])[625].
Развалить, развал – эти слова будут много лет еще использоваться властью – и очень часто, для того, чтобы осудить как раз чью-то плодотворную и какое-то время избегавшую ее контроля работу. Литератор Г. Г. Красухин вспоминает, как в 1967 году председатель Радиокомитета (очень важная согласно тогдашней номенклатурной шкале должность) Н. Н. Месяцев расправлялся с сотрудниками подведомственного ему еженедельника «РТ-программы» (в течение нескольких лет остававшегося одним из самых смелых по тогдашним меркам органов печати), по одному вызывая их на трибуну.
«Здесь я вспомнил расправу Пугачева над офицерами в Белогорской крепости (“Капитанская дочка”).
– Признаете, – лаял Месяцев, – виновным себя в полном идеологическом развале журнала?»[626].
Примечательно, что именно этим словом испускающая дух советская власть отомстила тем, кто забил осиновый кол в ее могилу.
«Сейчас любят говорить о беловежском сговоре, о том, что три руководителя России, Украины и Белоруссии, собравшись в Беловежской пуще и крепко выпив, развалили мощное государство – объявили о прекращении действия союзного договора 1922 года, на котором был основан Советский Союз. Но Ельцин, Кравчук и Шушкевич всего только подтвердили сложившуюся реальность. Никакой мощной страны уже не существовало. Она расползлась, как лоскутное одеяло»[627].
Те, кто продолжают повторять – «развал Союза» (вместо «распад»[628]), пользуются именно советизмом.
Разоблачение, разоблачить
М. Булгаков издевательски употребляет это слово – именно как советизм:
«– Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов <…>.
– Пардон! – отозвался Фагот. – Я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.
– Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление» (с. 127).
«… В таких слоях, за которые мы должны с ним драться, разоблачая его как врага, показывая, чему служит его утонченное и изощренное мастерство, каковы функции его <…> наигранного юродства»[629].
«Таким образом, Пастернак переносит спор в область “тайн творчества” и прочих жреческих прорицаний, идеалистическая сущность которых давно разоблачена»[630].
«… На конкретных примерах разоблачил реакционную сущность формалистических ухищрений»[631].
Особенно интересным оказалось «разоблачение» историка французской революции Е. Тарле. 10 июня 1937 года в «Правде» появилась статья А. Константинова «История и современность (По поводу книги Е. Тарле “Наполеон”)». Автор статьи писал:
«Тарле был давно известен как фальсификатор истории <…> Враг народа Бухарин усиленно популяризировал Тарле. <…> Уже после разоблачения правого бандита Бухарина “Известия” продолжали выпускать Тарле на своих страницах в качестве свадебного генерала по юбилейным дням. А историки, чьей прямой обязанностью было разоблачить маневр врага, занялись его восхвалением и популяризацией».
Известно было, что опровергать напечатанное в «Правде» не может никто, ни в одном издании. Но на другой же день (!) та же газета «Правда» уже «От редакции» поясняла своему читателю, что
«за ошибки в трактовке Наполеона и его эпохи ответственность несут в данном случае не столько автор – Тарле, сколько небезызвестный двурушник Радек, редактировавший книгу, и издательство, которое должно было помочь автору. Во всяком случае, из немарксистских работ, посвященных Наполеону, книга Тарле – самая лучшая и ближе к истине».
Мало кто из читателей, дивившихся тому, как «Правда» опровергает «Правду», знали, что это сделано по личному указанию Сталина, благоволившего к Тарле и оставшегося недовольным «разоблачением».
Так как Семплеяров настойчиво требует «разоблачения» – якобы от имени «зрительской массы», привыкшей к тому, что каждый день по много раз в газетах, по радио и на собраниях кого-то уличают и разоблачают, Фагот заявляет, что, «принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение». И автор романа демонстрирует разоблачение реальное – выводит на чистую воду Семплеярова, который обманывает, оказывается, двух женщин сразу, но даже не предполагает, что реальное разоблачение может коснуться его самого. Помимо забавного сюжетного поворота, происходит нечто еще – одному из слов, искаженных советским обиходом, возвращается его первичное значение.
Разъяснить
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
С этим файлом связано 1 файл(ов). Среди них: Клиент-серверная архитектура компьютерных систем и сетей.docx.
Показать все связанные файлы
Подборка по базе: Клинический анализ крови (1).pdf, Аналитическая химия и физико-химические методы анализа.pdf, Мат анализ 9.docx, реферат анализ финансовой деятельностит.docx, Практическое занятие. Тема 2. Маркетинговая информационная систе, Психологический анализ возрастных периодов развития.docx, БАЗДАРЕВА МУ раздела КНИР1 по курсу Анализ данных и аналитика в, Бухгалтерский учет и анализ пз.docx, SWOT анализ ГончарукД РЛ-20-2.docx, Системный анализ складской отрасли за 2020.docx
Анализ речевых ошибок в текстах разных типов
Чихирев А.М 20-ЗИО 1
1. Отредактировать 2 фразы из любой прозы А.П. Платонова, где есть речевые ошибки. Не менее 2 ошибок в примере.
Привести к стандартизированному журнальному виду, письменно указать типы исправленных ошибок (тавтологий, плеоназмов, нарушений лексической и семантической сочетаемости, фразеологической сочетаемости, иностилевых элементов). Описать, что «ушло» из текста, когда мы его так исправили. Приложить ссылки.
Дали расчёт (уволили) — фразеологизм похож на канцелярский штамп выдали расчёт, рассчитали.
Канцеляризм — стилевая ошибка, употребление канцелярского штампа в обстановке быта.
Не «работал», а «добывал средства» (канцеляризм).
Но если «причесать» фразу, получится: «В день тридцатилетия Вощева уволили с небольшого механического завода».
Фраза стала правильной, но исчез психологизм. Сила фразы именно в том, что после слов «в день тридцатилетия личной жизни» (именно личной, а не жизни всей страны, о чём должен заботиться советский человек) Вощеву дали не премию за добросовестный труд, а расчет; что Вощев не работал, а «добывал средства» не на жизнь, но «для своего существования»
А. Платонов сознательно идет на создание такого текста, который заставляет читателя пробираться через дебри нагромождения странных, неправильных языковых конструкций. Это его способ обратить внимание на странность, неестественность, абсурдность обстоятельств, описанных в повести.
https://www.ilibrary.ru/text/1010/p.1/index.html
2. Найти 2 абзаца из любой иной русской прозы или поэзии, где есть речевые ошибки (Пригов, Данила Давыдов, Введенский, Хармс, Олейников, Гоголь, Булгаков, и кто угодно ещё, даже русские рэперы и рокеры). Не менее 3-х ошибок.
группа «ДДТ» с песней «Я завтра брошу пить». Горит цветной экран, хрустит во рте икра». Правильно — «во рту» и только так. У некоторых слов в предложном падеже можно встретить окончание «у» — и это именно такой случай. Иногда такой падеж ещё называют местным.
Биточек
пример
«Не беспокойся, не стоит сейчас об этом,/Лучше пусти по кольцу биточек./Они запомнят наш почерк» (Гуф «Наш почерк»)
Уменьшительно-ласкательное от «бит» — в свою очередь, фонетической кальки от англ. beat. Имеется в виду ритмическая часть минуса (см.), поверх которого рэперы читают тексты.
Качели
пример
«Качели по чувствам, жесткий up-down,/Это и есть, наверное, тот самый андерграунд» (Баста «Рэп, который по-лютому прет»)
1. Синоним «терок», «разборок» — как правило, с конкурирующими рэперами или с полицией. 2. Обозначение специфического наркотического опьянения, когда эмоциональное состояние лирического героя резко меняется под воздействием психотропных веществ.
Панч
пример
«Я тут самый техничный, самый прокаченный,/Мои текста — бомбы, панч на панче» (Anacondaz «Панч на панче»)
Сокращение от «панчлайн»: смысловая и драматическая кульминация трека, его самый мощный концентрированный посыл. Идеальный панч потом цитируют далеко за пределами референтной группы.
Фит
пример
«Мы замутили этот фит, чтоб твой мозг опух./Сегодня вместе на сцене «ТГК» и Гуф» (Гуф feat. «Триагрутрика» «ПНП»)
От англ. feat, сокращение от featuring. Означает совместное творчество и присутствие в треке дружественных автору МС.
https://daily.afisha.ru/archive/volna/archive/rusrap_vocabulary/
3. . Найти 3 примера речевых ошибок у блогеров (тикток, инстаграм, телеграм и др.) или более. Исправить эти ошибки и описать их. Приложить ссылки и, если можно, скриншоты или видео. Особенно интересны ошибки в постах и текстах песен современных музыкантов.
Чтобы отразить темпы стройки, использовала фразеологизм «ни по дням, а по часам».
Глагола «ложить» в природе не существует. А если и употребляем его, то только с приставками: «положить», «выложить».
«Телегам-канал» пишется через дефис, пробелами ставить не нужно. «Инстаграм»,можно и нужно склонять («Ну а для инстаграма красивую фоточку…»), писать со строчной буквы. Еще есть ошибка в названии экзотического фрукта, правильно будет «маракуЙя».
https://www.instagram.com/alenavodonaeva/?hl=ru
https://www.instagram.com/xenia_sobchak/?hl=ru
Министерство образования Нижегородской области
Государственное бюджетное профессиональное образовательное учреждение
«Нижегородский Губернский колледж»
|
Допустить к защите «_____»_________ ________________ |
ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ПРОЕКТ
на тему: М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита» — роман для одного читателя
по дисциплине: Русский язык и литература
Специальность 38.02.01 Экономика и бухгалтерский учет (по отраслям) по программе базовой подготовки
|
Выполнила |
||
|
Студентка |
Е.И.Потапкина |
|
|
подпись |
||
|
Группа 12Б |
||
|
Руководитель |
М.С.Орешкова |
|
|
подпись |
г. Нижний Новгород
2016 г.
СОДЕРЖАНИЕ
|
Введение |
3 |
|
Глава 1.Теоретическая часть |
4 |
|
1.1 Художественное своеобразие романа. |
4 |
|
1.2 Фразеологизмы и афоризмы |
6 |
|
1.3 Словообразование и словообразовательный разбор |
7 |
|
Глава 2. Практическая часть. |
8 |
|
2.1 Сатирический образ советской Москвы 30-х годов |
8 |
|
2.2. Гоголевские традиции в романе |
11 |
|
Заключение |
14 |
|
ПРИЛОЖЕНИЕ А |
15 |
|
ПРИЛОЖЕНИЕ Б |
20 |
|
Список используемой литературы |
23 |
Введение
Тема работы «лингвопоэтический анализ романа «Мастер и Маргарита» М.А.Булгакова».
Роман «Матер и Маргарита» был впервые опубликован примерно 26 лет спустя после смерти автора. Первое полное издание произошло в 1969году. Роман «Мастер и Маргарита» является центральным произведением всего творчества М.А. Булгакова. Данный роман имеет интереснейшую художественную структуру. Именно поэтому многие исследователи и критики занимались расшифровкой посланий этого романа много лет. В ходе исследования мы познакомились с работами И.С.Баркова – автора работы «Парадоксы романа», Д.Л.Быкова – автора высказываний о «Мастере и Маргаите», как о романе для одного читателя, А.И.Зеркалова – автора исследований «Ершалаимских глав» романа.
Актуальность исследования обусловлена новотехнологичным, внутрипредметным объединением дисциплины русский язык и литература, совокупным анализом идейно-художественного содержания романа и речи писателя.
В процессе исследовательской работы над критической и учебной литературой по теме были выявлены следующие задачи:
- изучить биографию М.А.Булгакова;
- познакомиться с образами и художественным своеобразием романа «Мастер и Маргарита»;
- рассмотреть исследование о парадоксах романа;
- объяснить роль фразеологизмов и афоризмов;
- словообразовательный разбор;
Глава 1. Теоретическая часть
1.1 Художественное своеобразие романа.
Система образов. Вследствие того, что роман состоит из двух частей, в нем два главных героя: Мастер и Иешуа. Они являются героями-двойниками. Соответственно двойниками являются и многие второстепенные персонажи. Мастер пишет роман об Иешуа и Понтии Пилате. Своим романом он утверждает мысль о том, что борьба добра со злом вечна. Для него не страшен князь тьмы, ибо Мастер не верит ни в темные, ни в светлые силы. Для него существует вера в самого Человека и неизменные нравственные законы. Мастер уходит из земной жизни, но обретает покой. Однако настоящей наградой для него является самоотверженная любовь Маргариты. Судьба Мастера во многом повторяет судьбу Булгакова. И в Елене Сергеевне можно заметить черты Маргариты. Сам роман подразделяется на три слоя: 1 бытовой (сатирический, политический), 2 мистический (потусторонний), 3 исторический (библейский).
|
Слои |
Лица (двойники) |
||
|
Бытовой |
Стравинский (прототип Сталин) |
Мастер (прототип Автор) |
Иван Бездомный |
|
Мистический |
Воланд |
— |
— |
|
Исторический, или Ершалаимский |
Понтий Пилат |
Иешуа |
Левий Матвий |
Зеркалов писал, что у Булгакова образ Христа разложен на две ипостаси. Ипостась милосердия и ипостась силы. Булгаков боготворит силу и верит в твёрдую власть. И образ Христа у него разложен на образ Пилата и Иешуа.
В структуре «Мастера и Маргариты» прежде всего, привлекает то, что автор применил такой композиционный приём как роман в романе, позволяющий читателю провести параллель между главами «пилатовскими» и московскими. Основная идея такого приёма – показать, что ход истории не меняет человека, это под силу только ему самому. Булгаков проявил себя, как писатель-пророк, хорошо чувствующий не только течение времени но и людей. Поэтому и доносит до сознания читателей: человек имеет право ошибаться, но несмотря на это должен стремиться к чему-то светлому, что разрушит рамки его «постоянности» в жизни, что сделает его свободным. А что значит быть свободным? На этот вопрос Автор романа ответил, изобразив образ Понтия Пилата. В данном случае — это сильнейшие угрызения совести, от которых никуда нельзя подеваться. Побоявшись потерять свою власть, прокуратор Иудеи не нашёл в себе сил сказать ту истину, которая у него в душе, поэтому показывает свою человеческую слабость, обрекая себя на вечные нравственные муки. Значит быть свободным – это не просто ни от кого не зависеть, а титаническая работа над собой. В итоге, мы ещё раз убеждаемся, что Булгаков не просто написал роман, но таким образом проник в саму душу человека.
Вопрос, который, по-моему, больше всего интересует читателя: «Почему именно «Мастер и Маргарита»?». Любовь их обладает целительной силой, способной спасти человека от обыденности, поглощающей жизнь. Если поразмышлять над тем, что такое обыденность, то в романе это затухание души «рядовых москвичей», стремления которых ограничиваются обыкновенными материальными ценностями: домами, деньгами, квартирами. В таком случае нельзя не выделить образ милосердной, жизнелюбивой и отважной Маргариты, она — единственный персонаж, решающийся на сделку с дьяволом, готовый рисковать чем угодно, лишь бы отыскать своего возлюбленного. Почему же в романе переплетаются дьявол и любовь? Для автора любовь – это вечное чувство, у которого есть сторона как зла, так и добра. Именно это чувство помогает двум главным героям романа не только выжить, но и обрести счастье и покой. Для этого то и Булгаков посылает повелителя сил Тьмы на помощь возлюбленным.
1.2 Фразеологизмы и афоризмы.
Что такое фразеологизмы и афоризмы?
Афоризм — оригинальная законченная мысль, изречённая и записанная в лаконичной запоминающейся текстовой форме и впоследствии неоднократно воспроизводимая другими людьми.
Фразеологизм – это устойчивое сочетание слов, выступающее в качестве единой лексической единицы, и заменить которую можно одним словом.
Ошибки в употреблении фразеологизмов
1. Стиль например: Председатель осыпал меня золотым дождем на сумму восемьдесят тысяч рублей. Верный вариант этого предложения зависит от выбора стиля, например: Председатель осыпал меня золотым дождем или Председатель выдал мне восемьдесят тысяч рублей.
2. Неоправданное изменение фразеологизма:
а) расширение: После приезда Ольги, жизнь стала у нас бить другим ключом (надо: После приезда Ольги, жизнь у нас бьёт ключом);
б) сужение фразеологизма, которое создаёт недостаточность высказывания: Валя ведёт хорошо, а Петя – плохо (надо: Валя ведёт себя хорошо);
в) изменение грамматической формы элементов фразеологизма: На привале пионеры заморили червячков бутербродами (надо: На привале пионеры заморили червячка или На привале пионеры поели бутербродов).
Чаще всего авторы разных произведений, в частности М.А.Булгаков, делают ошибки в фразеологических оборотах для того, чтобы больше представить картину бытового жанра, показать неграмотность своих героев, и даже общества в целом.
1.3 Словообразование и словообразовательный разбор.
Морфемика — раздел языкознания, в котором изучается система морфем языка и морфемная структура слов и их форм. Словообразование — раздел языкознания, в котором изучается формально-смысловая производность слов языка, средства и способы словообразования.
Словообразование помогает определить значение слова по его морфемам, иноязычности, устаревшим или не используемым в данный момент времени частям слова, которые показывают, как и почему изменено, то или иное, слово.
Стилистика словообразования.
1)Мотивированное слово приобретает стилистическую окраску, несвойственную мотивирующему: дочурка (уменьш.-ласк.) — дочь; инженерша (прост.) — инженер;
2)Аффиксация способствует функционально-стилевой закрепленности слова: потребовать (общеупотр.) — востребовать (офиц.-дел.); шитье — пошив (спец.); гречиха — гречка (разг.); даром — задаром (прост.), задарма (гр.-прост.);
3)Особенности словообразования ограничивают сферу использования слов, которые употребляются лишь в диалектах или получают профессиональный либо жаргонный оттенок: земляника — земляница (диал.); свистеть — свистать (всех наверх) (проф.); мультфильм — мультик, мультяшка (жарг.);
4)Особенности словообразования становятся причиной архаизации слова, уступающего свое место в активном лексическом запасе синониму с иными аффиксами: дерзостный (уст.) — дерзкий; грузинец [Армяне, грузинцы, черкесы, персиане теснились на площади (П.).] — грузин;
5) Словообразование используется как источник речевой экспрессии при создании окказионализмов: широкошумные (дубравы) (П.); блиноед (Ч.); прозаседавшиеся (Маяк.).
Глава 2. Практическая часть.
2.1 Сатирический образ советской Москвы 30-х годов
– Я извиняюсь… – начал было бухгалтер, но шофер его перебил:
– Трешки есть?
Соверше__о __битый с толку бу__галтер вынул из бумажника две трешки и показал шоферу.
– Садитесь, – крикнул тот и хлопнул по флажку счетчика так, что чуть не сломал его. – Поехали.
– Сдачи, что ли, нету? – робко спросил бу__галтер.
– Полный карман сдачи! – заорал шофер, и в зеркальце отр__зились его нал__вающиеся кровью глаза, – третий случай со мной сегодня. Да и с другими то же было. Дает какой_то сукин сын червонец, я ему сдачи – четыре пят__десят… Вылез, сволочь! Минут через пять смотрю: вместо червонца бумажка с нарзанной бутылки! – тут шофер произнес несколько не_печатных слов. – Другой – за Зубовской. Червонец. Даю сдачи три рубля. Ушел! Я полез в кошелек, а оттуда пчела – тяп за палец! Ах ты!.. – шофер опять вклеил не_печатные слова, – а червонца нету. Вчера в этом Варьете (не_печатные слова) какая-то гадюка – фокусник сеанс с червонцами сделал (не_печатные слова).
Бу__галтер обомлел, с__ежился и __делал такой вид, как_будто и самое слово «Варьете» он слышит в_первые, а сам подумал: «Ну и ну!..»
Приехав куда нужно, расплатившись благополучно, бу__галтер вошел в __дание и устремился по коридору туда где находился кабинет заведу__щего, и уже по дороге понял, что попал не во_время. Какая-то суматоха царила в канцелярии зрелищной коми__ии. Мимо бу__галтера пробежала курьерша со __бившимся на затылок платочком и вытаращенными глазами.
– Нету, нету, нету, милые мои! – кричала она обращаясь неизвестно к кому, – пиджак и штаны тут, а в пиджаке н__чего нету!
Она скрылась в какой-то двери и тут же за ней послышались звуки битья посуды. Из секретарской комнаты выбежал знакомый бу__галтеру заведу__щий первым сектором коми__ии, но был в таком состоянии, что бу__галтера не узнал, и скрылся бесследно.
Потрясе__ый всем этим бу__галтер дошел до секретарской комнаты, являвшейся пре__верием кабинета председателя комиссии и здесь окончательно поразился.
Из-за закрытой двери кабинета доносился грозный голос, не_сомне__о пр__надлежащий Прохору Петровичу – председателю коми__ии. «Распекает, что_ли, кого?» – подумал смятенный бу__галтер и оглянувшись увидел другое: в кожа__ом кресле, закинув голову на спинку, безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вытянув ноги почти до середины секретарской, личный секретарь Прохора Петровича – красавица Анна Ричардовна.
Весь подбородок Анны Ричардовны был вымазан губной помадой, а по персиковым щекам ползли с ресниц потоки раскисшей краски.
Увидев, что кто-то вошел, Анна Ричардовна вскочила, кинулась к бу__галтеру, вцепилась в лацканы его пиджака стала трясти бухгалтера и кричать:
– Слава богу! Нашелся хоть один храбрый! Все разбежались, все предали! Идемте, идемте к нему, я не знаю, что делать! – И, продолжая рыдать, она потащила бу__галтера в кабинет.
Попав в кабинет, бу__галтер первым долгом уронил портфель, и все мысли в его голове перевернулись к_верху ногами. И надо сказать, было от_чего.
За огромным письме__ым столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не_обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка костюма торчало само_пишущее перо, но над воротником не было н__ шеи, н__ головы, равно как из манжет н__ выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы что царила кругом. Услыхав что кто-то вошел костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бу__галтеру голос Прохора Петровича:
– В чем дело? Ведь на дверях же написа__о, что я не принимаю.
Красавица секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:
– Вы видите? Видите?! Нету его! Нету! Верните его, верните!
Тут в дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон. Бу__галтер почу__ствовал, что ноги его задр__жали, и сел на краешек стула, но не забыл поднять портфель. Анна Ричардовна прыгала вокруг бу__галтера, терзая его пиджак, и вскрикивала:
– Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался! Вот и дочертыхался, – тут красавица подбежала к письме__ому столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым после плача, воскликнула:
– Проша! где вы?
– Кто вам тут «Проша»? – осведомился надме__о костюм, еще глубже заваливаясь в кресле.
– Не узнает! Меня не узнает! Вы понимаете? – взрыдала секретарь.
– Попрошу не рыдать в кабинете! – уже злясь, сказал вспыльчивый костюм в полоску и рукавом подтянул к себе свежую пачку бумаг, с явной целью поставить на них резолюцию.
– Нет, не могу видеть этого, нет, не могу! – закричала Анна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею как пуля вылетел и бу__галтер.
– Вообразите, сижу, – рассказывала трясясь от волнения Анна Ричардовна, снова вцепившись в рукав бу__галтера, – и входит кот. Черный, здоровый, как бегемот. Я конечно кричу ему «брысь!». Он – вон, а в_место него входит толстяк, тоже с какой-то кошачьей мордой, и говорит: «Это что же вы, гражданка, посетителям «брысь» кр__чите?» И прямо шасть к Прохору Петровичу, я конечно за ним, кричу: «Вы с ума сошли?» А он, наглец, прямо к Прохору Петровичу и садится против него в кресло! Ну, тот… Он – добрейшей души человек, но нервный. Вспылил! Не спорю. Нервозный человек, работает как вол, – вспылил. «Вы чего, говорит, без доклада влезаете?» А тот нахал, вообразите, развалился в кресле и говорит, улыбаясь: «А я, говорит, с вами по дельцу пришел потолковать». Прохор Петрович вспылил опять_таки: «Я занят!» А тот, подумайте только, отвечает: «Н__ _чем вы не заняты…» А? Ну, тут уж, конечно, терпение Прохора Петровича лопнуло, и он вскричал: «Да что ж это такое? Вывести его вон, черти б меня взяли!» А тот вообразите улыбнулся и говорит: «Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!» И, трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого с кошачьей мордой и си… сидит… костюм… Геее! – распялив соверше__о потерявший всякие очертания рот, завыла Анна Ричардовна.
Вопросы и задания к тексту:
1.Найдите ошибки в речи персонажей. Считаете ли вы, что они свидетельствуют о неграмотности Булгакова? Если нет, то зачем писатель намеренно нарушает нормы русского языка?
2.Найдите слова просторечия и междометия в данном отрывке, объясните их значение.
3.Найдите фразеологические обороты в тексте. Для чего во многих из них сделаны ошибки?
4.Какой фразеологизм в отрывке используется в прямом смысле? Почему?
Ответ (ПРИЛОЖЕНИЕ А)
2.2 Гоголевские традиции в романе.
Отрывки из повести «Вий»
1:Философ хотел оттолкнуть ее руками, но к удивлению заметил, что руки его не могут пр__подняться, ноги не двигались; и он с ужасом увид__л, что даже голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах. Он слышал только как билось его сердце; он видел как старуха подошла к нему, сложила ему руки, нагнула ему голову, вск__чила с быстротою кошки к нему на спину, ударила его метлой по боку, и он подпрыгивая как верховой конь, понес ее на плечах своих. Все это случилось так быстро, что философ едва мог опомнит__ся и схватил обеими руками себя за колени, желая уд__ржать ноги; но они, к величайшему изумлению его, подымались против воли и производили скачки быстрее черкесского бегуна. Когда уже минули они хутор и перед ними открылась ровная лощина, а в стороне потянулся ч__рный, как уголь, лес, тогда только сказал он сам в себе: «Эге, да это ведьма».
Обраще__ый месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как скв__зное покрывало, л__жилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины – все, казалось, как_будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз всп__рхнул где_нибудь. В ночной свежести было что-то влажно_теплое. Тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую р__внину. Такая была ночь когда философ Хома Брут ск__кал с не_понятным всадником на спине. Он чу__ствовал какое-то томительное, не_приятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сер__цу. Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко и что сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ, вода и трава к__залась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря; по крайней мере, он видел ясно, как он отр__жался в нем вместе с сидевшею на спине старухою. Он видел, как вместо месяца светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые кол__кольчики, наклоняя свои головки, звенели. Он видел, как из-за осоки выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая, вся созда__ая из блеска и трепета
2. Он стал на ноги и посмотрел ей в очи: рассвет заг__рался, и бл__стели золотые главы вдали киевских церквей. Перед ним лежала кр__савица, с растрепа__ою роскошною косою, с дли__ыми, как стрелы, ресницами. Бе__чувственно о__бросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи полные слез.
Отрывки из романа «Мастер и Маргарита»
1:− Города! Города! – прокр__чала Маргарита.
После этого раза два или три она видела под собой тускло отсвечивающие какие_то сабли лежащие в открытых черных футлярах, и сообразила, что это реки.
Маргарита наклонила щетку щетиной в_перед, так что хвост ее поднялся к_верху и, очень замедлив ход, пошла к самой земле. И это скольжение, как на воздушных салазках, в_низ принесло ей наибольшее насл__ждение. Земля поднялась к ней, и в бе__форменной до этого черной гуще ее обозначились ее тайны и прелести во время лунной ночи. Земля шла к ней, и Маргариту уже обдавало запахом зеленеющих лесов. Обогнав поезд Маргарита прошла еще над одним водным зеркалом, в котором проплыла под ногами вторая луна, еще более снизилась и пошла, чуть_чуть н__ _ задевая ногами верхушки огромных сосен.
2:Марш игрался в честь Маргариты. Прием ей оказан был самый торжестве__ый. Прозрачные русалки ост__новили свой хоровод над рекою и зам__хали Маргарите водорослями, и над пустынным зеленоватым берегом простонали далеко слышные их приветствия. Нагие ведьмы выскочив из-за верб, выстроились в ряд и стали приседать и кланят__ся пр__дворными поклонами.
3: Нагая и не_видимая летунья сдерживала и уговаривала себя, руки ее тряслись от не_терпения. Вн__мательно пр__целившись, Маргарита ударила по клавишам рояля, и по всей квартире пронесся первый жалобный вой. И__тупленно кричал н__ в чем н__ повинный беккеровский кабинетный инструмент. Клавиши на нем провалились, костя__ые накладки летели во все стороны. Со звуком револьверного выстрела лопнула под ударом молотка верхняя полирова__ая дека.
4: Замедляя ход, Маргариту догнала Наташа.
Она, соверше__о нагая, с летящими по воздуху растрепа__ыми волосами, летела верхом на толстом борове, зажимавшем в передних копытцах портфель а задними ожесточе__о молотящем воздух. Изредк__ поблескивающее в луне, а потом потухающее пенсне, свалившееся с носа, летело рядом с боровом на шнуре, а шляпа то и дело нае__жала борову на глаза. Хорошенько всмотревшись Маргарита узнала в борове Николая Ивановича и тогда хохот ее загремел над лесом, смешавшись с хохотом Наташи.
Вопросы и задания к тексту:
1.Какие общие темы объединяют эти отрывки?
2.У обоих ли авторов можно увидеть связь мистики и природы?
3.Какие одинаковые природные образы встречаются в отрывках?
4.Каково отношение авторов к потустороннему?
5.Одинаковы ли образы ведьм в этих отрывках? Докажите примерами.
6.Какие способы словообразования вам известны?
7.С какой целью выстраивают словообразовательные цепочки?
8.Найдите в тексте слова с приставочным(5), суффиксальным(5) способом словообразования.
9.Составьте словообразовательные цепочки к словам: ведьма, летунья, старуха, нагая, невидимая, торжественный, душенька, повелительница, богиня, очи.
Ответ (ПРИЛОЖЕНИЕ Б)
Заключение
Исследовательская работа была проведена над актуальной темой «Лингвопоэтическим анализом романа «Мастер и Маргарита»
В ходе работы были сделаны следующие выводы:
1. Жизнь Булгакова была тяжёлой и несчастливой, его не хотели печатать, не давали работать. Он постоянно подвергался преследованиям и проверкам со стороны власти. Был болезненным человеком, Почти половину жизни посвятил своему «закатному роману». Умер в муках от тяжёлой болезни, не дожив до пожилого возраста.
2. История создания романа очень длинна. За время написания, автором произведено множество правок и изменений образов и тем романа. Само произведение отражает быт Москвы 30-х годов, проводя параллели и возвращаясь к историям из библии.
3. Исследуя парадоксы романа, его особенности, мы рассмотрели лишь их малую часть, но и с помощью этой работы можно убедиться, что параллели романа проведены и датированы точным периодом времени.
4. Фразеологизмы и афоризмы – устойчивые сочетания слов и оригинальная законченная мысль, необходимые в произведении для высказывания идейных направлений.
5. Словообразование помогает определить значение слова по его морфемам, иноязычности, устаревшим или не используемым, в данный момент времени, частям слова, которые показывают, как и почему изменено, то или иное, слово.
6. Булгаков считал, что свой роман подсказкой, ключом, направленным в руки власти, для лучшего взаимодействия личности и власти, для более обширного понимания необходимости взаимодействия власти со своими «художниками».
7. Исследуя отрывок из романа выяснили о необходимости фразеологических оборотов в романе, и наличие ошибок в них для того что бы показать сатирические моменты описанные ими в романе.
8. При сравнении отрывков из повести «Вий» Н.В.Гоголя с отрывками романа «Мастер и Маргарита» М.А.Булгакова выясняется, что образы ведьм и природы сливаются воедино и у того и у другого авторов. Суффиксальное и приставочное словообразование имеет место и в тех и других отрывках.
ПРИЛОЖЕНИЕ А
– Я извиняюсь… – начал было бухгалтер, но шофер его перебил:
– Трешки есть?
Совершенно сбитый с толку бухгалтер вынул из бумажника две трешки и показал шоферу.
– Садитесь, – крикнул тот и хлопнул по флажку счетчика так, что чуть не сломал его. – Поехали.
– Сдачи, что ли, нету? – робко спросил бухгалтер.
– Полный карман сдачи! – заорал шофер, и в зеркальце отразились его наливающиеся кровью глаза, – третий случай со мной сегодня. Да и с другими то же было. Дает какой-то сукин сын червонец, я ему сдачи – четыре пятьдесят… Вылез, сволочь! Минут через пять смотрю: вместо червонца бумажка с нарзанной бутылки! – тут шофер произнес несколько непечатных слов. – Другой – за Зубовской. Червонец. Даю сдачи три рубля. Ушел! Я полез в кошелек, а оттуда пчела – тяп за палец! Ах ты!.. – шофер опять вклеил непечатные слова, – а червонца нету. Вчера в этом Варьете (непечатные слова) какая-то гадюка – фокусник сеанс с червонцами сделал (непечатные слова).
Бухгалтер обомлел, съежился и сделал такой вид, как будто и самое слово «Варьете» он слышит впервые, а сам подумал: «Ну и ну!..»
Приехав куда нужно, расплатившись благополучно, бухгалтер вошел в здание и устремился по коридору туда, где находился кабинет заведующего, и уже по дороге понял, что попал не вовремя. Какая-то суматоха царила в канцелярии зрелищной комиссии. Мимо бухгалтера пробежала курьерша со сбившимся на затылок платочком и вытаращенными глазами.
– Нету, нету, нету, милые мои! – кричала она, обращаясь неизвестно к кому, – пиджак и штаны тут, а в пиджаке ничего нету!
Она скрылась в какой-то двери, и тут же за ней послышались звуки битья посуды. Из секретарской комнаты выбежал знакомый бухгалтеру заведующий первым сектором комиссии, но был в таком состоянии, что бухгалтера не узнал, и скрылся бесследно.
Потрясенный всем этим бухгалтер дошел до секретарской комнаты, являвшейся преддверием кабинета председателя комиссии, и здесь окончательно поразился.
Из-за закрытой двери кабинета доносился грозный голос, несомненно принадлежащий Прохору Петровичу – председателю комиссии. «Распекает, что ли, кого?» – подумал смятенный бухгалтер и, оглянувшись, увидел другое: в кожаном кресле, закинув голову на спинку, безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вытянув ноги почти до середины секретарской, личный секретарь Прохора Петровича – красавица Анна Ричардовна.
Весь подбородок Анны Ричардовна был вымазан губной помадой, а по персиковым щекам ползли с ресниц потоки раскисшей краски.
Увидев, что кто-то вошел, Анна Ричардовна вскочила, кинулась к бухгалтеру, вцепилась в лацканы его пиджака, стала трясти бухгалтера и кричать:
– Слава богу! Нашелся хоть один храбрый! Все разбежались, все предали! Идемте, идемте к нему, я не знаю, что делать! – И, продолжая рыдать, она потащила бухгалтера в кабинет.
Попав в кабинет, бухгалтер первым долгом уронил портфель, и все мысли в его голове перевернулись кверху ногами. И надо сказать, было от чего.
За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом. Услыхав, что кто-то вошел, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:
– В чем дело? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю.
Красавица секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:
– Вы видите? Видите?! Нету его! Нету! Верните его, верните!
Тут в дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон. Бухгалтер почувствовал, что ноги его задрожали, и сел на краешек стула, но не забыл поднять портфель. Анна Ричардовна прыгала вокруг бухгалтера, терзая его пиджак, и вскрикивала:
– Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался! Вот и дочертыхался, – тут красавица подбежала к письменному столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым после плача, воскликнула:
– Проша! где вы?
– Кто вам тут «Проша»? – осведомился надменно костюм, еще глубже заваливаясь в кресле.
– Не узнает! Меня не узнает! Вы понимаете? – взрыдала секретарь.
– Попрошу не рыдать в кабинете! – уже злясь, сказал вспыльчивый костюм в полоску и рукавом подтянул к себе свежую пачку бумаг, с явной целью поставить на них резолюцию.
– Нет, не могу видеть этого, нет, не могу! – закричала Анна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею как пуля вылетел и бухгалтер.
– Вообразите, сижу, – рассказывала, трясясь от волнения, Анна Ричардовна, снова вцепившись в рукав бухгалтера, – и входит кот. Черный, здоровый, как бегемот. Я, конечно, кричу ему «брысь!». Он – вон, а вместо него входит толстяк, тоже с какой-то кошачьей мордой, и говорит: ««Это что же вы, гражданка, посетителям» брысь «кричите?» И прямо шасть к Прохору Петровичу, я, конечно, за ним, кричу: «Вы с ума сошли?» А он, наглец, прямо к Прохору Петровичу и садится против него в кресло! Ну, тот… Он – добрейшей души человек, но нервный. Вспылил! Не спорю. Нервозный человек, работает как вол, – вспылил. «Вы чего, говорит, без доклада влезаете?» А тот нахал, вообразите, развалился в кресле и говорит, улыбаясь: «А я, говорит, с вами по дельцу пришел потолковать». Прохор Петрович вспылил опять-таки: «Я занят!» А тот, подумайте только, отвечает: «Ничем вы не заняты…» А? Ну, тут уж, конечно, терпение Прохора Петровича лопнуло, и он вскричал: «Да что ж это такое? Вывести его вон, черти б меня взяли!» А тот, вообразите, улыбнулся и говорит: «Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!» И, трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого с кошачьей мордой и си… сидит… костюм… Геее! – распялив совершенно потерявший всякие очертания рот, завыла Анна Ричардовна.
1.Я извиняюсь…- фраза считается сказанной не корректно, с точки зрения этикета и грамматически, при обращении к кому-либо, потому что есть постфикс СЯ(СЬ), образованный от местоимения «Себя» и его главное значение возвратное. Извиняюсь – извиняю себя, как: умываюсь –умываю себя.
Трёшки… – или иначе три советских рубля. Трёшками называли в нарде, слово – просторечье ( не книжное написание этого слова придаёт больший реализм всему происходящему в романе)
Нету… — Отрицательная частица «нет» соответствует всем общепризнанным нормам и не обладает особой эмоциональной или экспрессивной окраской. Именно поэтому принято использовать слово в устной и письменной речи совершенно любого стиля. В романе же слово «нету» используется неоднократно для сатирического изображения общей неграмотности всего населения, казалось такого крупного и централизованного города Москва.
Червонцы… — так же как «трёшки» — советские деньги 30-х годов. Правильное название 10 рублей.
Курьерша…- это слово не может склоняться по родам. В романе автор склонил это слово, чтобы опять таки показать неграмотность москвичей 30-х годов.
Вывод: Эти ошибки не свидетельствуют о неграмотности Булгакова. Этими ошибочными выражениями писатель, наоборот, хотел подчеркнуть неграмотность и бескультурье москвичей тех времён. Булгаков вовсе не страдает дурновкусием, вернёмся к тому, что замысел рассчитан на одного человека, который как раз таки не имеет изысканного вкуса. Но сама книга не становится от этого менее талантливой и гениальной.
2.Сукин сын… — это выражение применённое к человеку означает, что он воспитан был матерью (сукой) которая себе на уме, на дала хорошего и правильного воспитания своему сыну. То есть «сукин сын» — невоспитанный человек.
С вытаращенными глазами… — эта фраза показывает очень сильное удивление человека, чему либо.
Распекает, что ли кого?…- кого-то, распыжить, дать головомойку, сильно выругать кого-то.
Кверху ногами… — правильнее звучало бы «вверх ногами», но автор изменил фразу для того, что бы показать ту самую суматоху, что царила в кабинете Прохора Петровича.
Шасть… — Междометье, разговорное слово, обозначающее неожиданность, резкость действия.
Черти б меня взяли… — или иначе «чёрт возьми» фразеологизм означающий негодование разозлённого человека.
Вы с ума сошли?… – Фразеологизм, эмоциональное выражение по поводу чего-то возмутительного, неожиданного, синоним «обезумели» — сделали, что-то не возможное для душевно здорового человека.
3.Сбитый с толку… — правильный фразеологизм звучит, как «Сбить с толку», что означает запутать, привести в состояние растерянности, замешательства.
Полный карман сдачи!… – фраза, сказанная шофёром такси, не имеющая прямого значения. Он так сказал, потому что денег у него не было совсем, из-за превращения всех червонцев, то в нарзанную обёртку, то в пчелу, ужалившую беднягу в палец. Фраза, имеющее обратное значение сказанного, произнесена им, как бы с сарказмом.
Налившиеся кровью глаза… — Верный фразеологизм «наливаться кровью», речь идёт о глазах, лице. «Налился кровью» — обычно говорят о человеке в гневе, ярости, бешенстве, у которого от крика покраснело лицо или глаза.
Суматоха царила… — в любом другом произведении царила бы тишина или спокойствие. У Булгакова же всюду воцаряется суматоха, кутерьма, хаос, и всё только потому, что на землю пршёл дьявол и устроил подобную взбучку людям которые перестали верить в бога, сами вершили суд, воровали, наживались на бедняках, этими фразами он показывает, что суматоха и кутерьма уже в полноправной власти над этими людьми.
Преддверие кабинета… — переделанный автором фразеологизм. Обычно употребляют: «Преддверие праздника, какого-либо знаменателного события». Автор упростил этот фразеологизм для того что бы создать комический элемент в своём романе.
Первым долгом… — не изменённый фразеологизм «первым делом», в тексте изменён, для того что бы придать выражению большую значимость, что бы показать, что это не просто дело, а долг.
Ломая руки… — Фразеологизм, означающий быть сильно отчаявшимся, выражать это чувство жестами.
Прыгала вокруг бухгалтера, терзая его пиджак,…- Эту фразу можно разделить на две части: 1 «прыгала вокруг бухгалтера» — желала что бы хоть он не оставил её одну в этой катастрофической ситуации, в этом отчаянии; 2 «Терзая его пиджак» — в прямом значении слово терзать означает рвать, раздирать на части на куски ( зубами, когтями) слово скорее относящееся к животному-хищьнику, рвущему на куски свою добычу, но ни как ни к человеку. Можно сделать вывод, что она обезумела от увиденного и не могла никак самостоятельно справиться со своими чувствами, ждала поддержки и помощи хоть от кого-то.
Добрейшей души человек… — добрый малый, душа-человек, добряк, добрая душа, человек с доброй душой. Чего на самом деле не скажешь о Прохоре Петровиче, так как он слишком часто ругается, «чертыхается», кричит. Выражение использовано автором, что бы высмеять в москвичах 30-х годов, лесть, преклонение перед властными и богатыми людьми, не потому что они действительно такой распрекрасный, а из-за человеческой трусости.
4.Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!… – второе употребление этого фразеологизма звучит можно сказать от прислужника самого дьявола и имеет как раз таки прямое значение, после чего и происходит нереальное: в кресле Прохора Петровича не остаётся ничего кроме его голоса.
ПРИЛОЖЕНИЕ Б
Отрывки из повести «Вий»
1:Философ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что руки его не могут приподняться, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах. Он слышал только, как билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила ему руки, нагнула ему голову, вскочила с быстротою кошки к нему на спину, ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих. Все это случилось так быстро, что философ едва мог опомниться и схватил обеими руками себя за колени, желая удержать ноги; но они, к величайшему изумлению его, подымались против воли и производили скачки быстрее черкесского бегуна. Когда уже минули они хутор и перед ними открылась ровная лощина, а в стороне потянулся черный, как уголь, лес, тогда только сказал он сам в себе: «Эге,да это ведьма».
Обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины — все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз вспорхнул где-нибудь. В ночной свежести было что-то влажно-теплое. Тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину. Такая была ночь, когда философ Хома Брут скакал с непонятным всадником на спине. Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу. Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко и что сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря; по крайней мере, он видел ясно, как он отражался в нем вместе с сидевшею на спине старухою. Он видел, как вместо месяца светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звенели. Он видел, как из-за осоки выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая, вся созданная из блеска и трепета
2. Он стал на ноги и посмотрел ей в очи: рассвет загорался, и блестели золотые главы вдали киевских церквей. Перед ним лежала красавица, с растрепанною роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами. Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез.
Отрывки из романа «Мастера и Маргариты»
1:− Города! Города! – прокричала Маргарита.
После этого раза два или три она видела под собой тускло отсвечивающие какие-то сабли, лежащие в открытых черных футлярах, и сообразила, что это реки.
Маргарита наклонила щетку щетиной вперед, так что хвост ее поднялся кверху, и, очень замедлив ход, пошла к самой земле. И это скольжение, как на воздушных салазках, вниз принесло ей наибольшее наслаждение. Земля поднялась к ней, и в бесформенной до этого черной гуще ее обозначились ее тайны и прелести во время лунной ночи. Земля шла к ней, и Маргариту уже обдавало запахом зеленеющих лесов. Обогнав поезд, Маргарита прошла еще над одним водным зеркалом, в котором проплыла под ногами вторая луна, еще более снизилась и пошла, чуть-чуть не задевая ногами верхушки огромных сосен.
2:Марш игрался в честь Маргариты. Прием ей оказан был самый торжественный. Прозрачные русалки остановили свой хоровод над рекою и замахали Маргарите водорослями, и над пустынным зеленоватым берегом простонали далеко слышные их приветствия. Нагие ведьмы, выскочив из-за верб, выстроились в ряд и стали приседать и кланяться придворными поклонами.
3:Нагая и невидимая летунья сдерживала и уговаривала себя, руки ее тряслись от нетерпения. Внимательно прицелившись, Маргарита ударила по клавишам рояля, и по всей квартире пронесся первый жалобный вой. Исступленно кричал ни в чем не повинный беккеровский кабинетный инструмент. Клавиши на нем провалились, костяные накладки летели во все стороны. Со звуком револьверного выстрела лопнула под ударом молотка верхняя полированная дека.
4: Замедляя ход, Маргариту догнала Наташа.
Она, совершенно нагая, с летящими по воздуху растрепанными волосами, летела верхом на толстом борове, зажимавшем в передних копытцах портфель, а задними ожесточенно молотящем воздух. Изредка поблескивающее в луне, а потом потухающее пенсне, свалившееся с носа, летело рядом с боровом на шнуре, а шляпа то и дело наезжала борову на глаза. Хорошенько всмотревшись, Маргарита узнала в борове Николая Ивановича, и тогда хохот ее загремел над лесом, смешавшись с хохотом Наташи.
Ответы.
1.У данных отрывков произведений одна главная тема – тема полёта ведьм. Но так же есть и второстепенные общие темы связывающие их. Такие как природа, мистика, потусторонние силы, сверхъестественные существа.
2.Так же у обоих авторов мы можем видеть связь мистики с природой, её описание во время полёта есть и в отрывке из Вия и в отрывке из Мастера и Маргариты.
3.В описание природных образов входят леса, Земля, Луна, реки, похожие на зеркала, в которых и та и другая могут наблюдать отражение своего полёта.
4.Отношение же авторов к своим ведьмам не одинаково. Н.В.Гоголь боится её, она ему не нравится и наводит ужас. Ведьма – самодур, заботится только себе и своих желаниях, злая, хочет губить жизни даже после смерти. У Булгакова же ведьма справедливая, агрессивная, но может быть и мягкой, спокойной, доброй, заботливой. Автор не боится её, он заворожён ей, он любит это верное и преданное создание.
5.Образы ведьм в отрывках не одинаковы. Ведьма Булгакова – изначально обычная девушка, стала такой, потому что хотела вернуть своего любимого. Она смелая, целеустремлённая, бесстрашная, добрая, и лишь иногда агрессивная. Ведьма же Гоголя эгоистка, думает лишь о себе, самодурша и именно поэтому своим колдовским способом берёт Хому в плен.
6. Выделяют следующие способы образования слов: 1) просительница ← проситель (суффиксальный способ, с помощью суффикса –ниц-); 2) перечитать ← читать (приставочный способ, с помощью приставки пере-); 3) подоконника ← окно (приставочно-суффиксальный способ, с помощью приставки под- и суффикса –ник-); 4) взрыв ← взрывать (одинаковая общая часть, способ образования – бессуффиксный); 5) пятиэтажный ← пять этажей (сложение двух корней).
7. Словообразовательная цепочка слова – последовательность возникновения новых речевых единиц. Язык – живой механизм, который постоянно обновляется и пополняется. Поскольку большинство новых речевых единиц в русском языке – производные, словообразование является важным ключом к пониманию значения лексики и возможности ее усваивания.
8. Слова с приставочным образованием(5): простонали, обдавало, отбросила, подступавшее, оттолкнуть; слова с суффиксальным образованием(5): головки, верхушки, зеленоватым, копытцах, хорошенько
9.
1- ведьма от слова ведать, женщина, знахарка, целительница, колдунья.
2 — летунья от слова летать, относится к ж.р. умеющая летать, летающая.
3 — старуха от слова старость, относится к ж.р. старая женщина, бабушка, женщина достигшая пожилого вожраста.
4 — нагая от слова нагота, обнажённая, без одеяний, голая.
5 — невидимая от слова не видеть, быть скрытым от людского глаза.
6 — торжественный от слова торжество, праздничный, парадный, знаменательный.
7- душенька от слова душа уменьшительно-ласкательное употребление слова.
8 — повелительница от слова повелевать, подразумевает власть, приказание.
9 — богиня – от слова бог, ж.р., перефразированное слово.
10 — очи от слова око, используется во мн.ч, то же что и глаз – глаза.
Список используемой литературы
- Анисимов А.В. Интегративный подход к изучению романа Мастер и Маргарита. – ссылка на сайт http://www.m-a-bulgakov.ru/podkhod_1.html
- Барков А.Н. Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение. – М.: Фолио, 2006. – 257 с. – ISBN: 966-03-3492-3
- Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. – М.: Азбука-классика, 2015. – 416с. – ISBN: 5-352-00019-2
- Быков Д.Л. – Булгаков. Роман для Сталина. – ссылка на сайт http://amino.livejournal.com/228464.html
- Воспоминания о М.А.Булгакове. – М.: АСТ, 2006, 688 с. – ISBN 5-17-037791-6, 5-271-14228-0
- Елынцева И.В., Копылов И.Л. Словообразовательный словарь русского языка. – М.: ТетраСистемс, 2010. – 528 с. – ISBN 978-985-536-012-5
- Жуков А.В. Лексико-фразеологический словарь русского языка. – М.: АСТ, 2010, 304 с. – ISBN: 978-5-17-067176-2
- Зеркалов А.И. Евангелие Михаила Булгакова. – М.: Текст, 2006. — 191 с. — ISBN 5-7516-0574-8
- Гоголь Н.В. Вий. – М.: Микко, 2009, 128 с. – ISBN: 978-966-22-7000-6
- Лакшин В. Я. Роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита» // Пути журнальные: Из лит. полемики 60-х гг. М., 1990. С. 214—264;