Что лабазники врут про ошибки

• Следующий стих → Владимир Высоцкий — Много во мне маминого
• Предыдущий стих → Владимир Высоцкий — Мне скулы от досады сводит

Intro: Bm Bbm Bm Bbm Bm Bbm Bm Bbm Bm
 
  Bm       Bm6 
Мне судьба - до последней черты, до креста 
                           B      Em 
Спорить до хрипоты (а за ней - немота), 
                         Bm 
Убеждать и доказывать с пеной у рта, 
           G7         F#7 
Что - не то это все, не тот и не та! 
   Bm 
Что - лабазники врут про ошибки Христа, 
                             Em 
Что - пока еще в грунт не влежалась плита, - 
   F#7 
Триста лет под татарами - жизнь еще та: 
  G7                 F#7 
Маета трехсотлетняя и нищета. 
  Bm 
Но под властью татар жил Иван Калита, 
   B                   Em 
И уж был не один, кто один против ста. 
                         Bm 
Пот намерений добрых и бунтов тщета, 
      G7                F#7 
Пугачевщина, кровь и опять - нищета... 
  Bm 
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,- 
                B        Em 
Повторю даже в образе злого шута,- 
  A7                     D    Db 
Но не стоит предмет, да и тема не та,- 
   Em                F#7 
Суета всех сует - все равно суета. 
 
   G7         F#7              Bm 
Суета всех сует - все равно суета. 
 
Bm Bbm Bm Bbm Bm Bbm Bm Cm 
 
  Cm 
Только чашу испить - не успеть на бегу, 
  C                    Fm 
Даже если разбить - все равно не смогу; 
                          Cm 
Или выплеснуть в наглую рожу врагу - 
     G#7                G7 
Не ломаюсь, не лгу - все равно не могу! 
     Cm 
На вертящемся гладком и скользком кругу 
  C               Fm
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу! 
   A#7                    D#       D 
Что же с чашею делать?! Разбить - не могу! 
    Fm               G7 
Потерплю - и достойного подстерегу: 
      Cm 
Передам - и не надо держаться в кругу 
  C                     Fm 
И в кромешную тьму, и в неясную згу,- 
                      Cm 
Другу передоверивши чашу, сбегу! 
   G#7                  G7 
Смог ли он ее выпить - узнать не смогу. 
      Cm 
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, 
  C                Fm 
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу - 
                       Cm 
Никому не скажу, при себе сберегу,- 
     G#7               G7 
А сказать - и затопчут меня на лугу. 
 
Cm Bm Cm Bm Cm C#m Dm Dm6 
 
  Dm
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу! 
  D                 D7  Gm 
Может, кто-то когда-то поставит свечу 
                        Dm 
Мне за голый мой нерв, на котором кричу, 
  A#7         A7
И веселый манер, на котором шучу... 
      Dm 
Даже если сулят золотую парчу 
      D       D7   Gm 
Или порчу грозят напустить - не хочу,- 
    E             E7 
На ослабленном нерве я не зазвучу - 
       A#7 A7 
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу! 
  Dm           Dm6  Dm 
Лучше я загуляю, запью, заторчу, 
   D           D7          Gm
Все, что ночью кропаю,- в чаду растопчу, 
                    Dm
Лучше голову песне своей откручу,- 
        A#7                A7
Но не буду скользить словно пыль по лучу! 
  Dm 
...Если все-таки чашу испить мне судьба, 
  D       D7         Gm 
Если музыка с песней не слишком груба, 
                    Dm 
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, - 
   A7                  A    Dm Dm6 
Я умру и скажу, что не все суета! 

В канун его именин, до которых он не дожил буквально пару дней, если, конечно, был крещен — и именно с именем Владимир, что в случае вероятного крещения в Армянской Церкви далеко не столь очевидно, прислушаемся к его стихам.

Это о них, о стихах, он напишет с горечью:

И мне давали добрые советы,

Чуть свысока похлопав по плечу,

Мои друзья — известные поэты:

Не стоит рифмовать «кричу — торчу».

И лопнула во мне терпенья жила —

И я со смертью перешел на ты,

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен:

Коль призовут — отвечу на вопрос.

Я до секунд всю жизнь свою измерил

И худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято, —

Я это понял все-таки давно.

Мой путь один, всего один, ребята, —

Мне выбора, по счастью, не дано.

Это стихотворение «Мой черный человек» датировано 1979 годом. И о каком суде идет здесь речь, о каком пути и о каком выборе, как кажется, пояснять не надо. Высоцкий, по точному замечанию Дмитрия Быкова, сжигал себя дотла, но по другому не мог и не умел, да и не хотел.

При этом его внутренний путь пролегал через Шекспира и Пастернака, включая «Гамлета», написанного одним и переведенного другим, через Брехта и Маяковского, каждый из которых сумел претворить, соответственно, театр и поэзию в жизнь, — в общем, через те материки и архипелаги, на которых остались следы и Неведомого Бога, и невиданных зверей.

И на этом пути, скорее, ближе к его концу, Высоцкий поднялся над эпохой и, словно шторы, раздвинул те горизонты, что многим из нас застили Небо:

В синем небе, колокольнями проколотом, —

медный колокол, медный колокол —

то ль возрадовался, то ли осерчал…

Купола в России кроют чистым золотом —

чтобы чаще Господь замечал.

Купола, 1975.

Но и враг рода человеческого, увы, тоже делал свое черное дело. Отсюда молитва, растворенная последней надеждой на то, что как-нибудь удастся совладать с судьбой, обернувшейся роком, схватившей за кадык и уволакивающей в никуда. Вот эта молитва, положенная на стихи менее чем за два месяца до исхода:

Две просьбы

М.Шемякину — другу и брату

посвящен сей полуэкспромт.

Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я

Гоню их прочь, стеная и браня.

Но вместо них я вижу виночерпия,

Он шепчет: «Выход есть, — к исходу дня —

Вина! И прекратится толкотня,

Виденья схлынут, сердце и предсердие

Отпустит и расплавится броня!»

Я — снова Я, и Вы теперь мне верьте, я

Немногого прошу взамен бессмертия, —

Широкий тракт, холст, друга да коня

Прошу покорно, голову склоня,

Побойтесь Бога, если не меня, —

Не плачьте вслед, во имя Милосердия!

Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,

Но чтобы душу — дьяволу — ни-ни!

Зачем цыганки мне гадать затеяли?

День смерти уточнили мне они…

Ты эту дату, Боже, сохрани, —

Не отмечай в своем календаре, или

В последний миг возьми да измени,

Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли

И чтобы агнцы жалобно не блеяли.

Чтоб люди не хихикали в тени.

От них от всех, о Боже, сохрани

Скорее, ибо душу мне они

Сомненьями и страхами засеяли.

Париж, 1 июня 1980.

Полуэкспромт? — да, но просьба остается просьбой, и адресована она Богу, а Бог слышит каждое движение человеческой души, и душа слышит стук в её двери, особенно душа чуткая и настроенная слышать, а в этом умении Высоцкому не отказать.

Он знал, что погибает, что морфий несовместен не только с жизнью, что не самое страшное, но и с честью, и с совестью. В эти последние месяцы ему приходилось лгать и изворачиваться, от чего он, по воспоминаниям друзей, невероятно страдал, рвал с этой зависимостью и опять возвращался к ней.

Но вот вопрос — равен ли человек своим страстям, сводим ли он к своим ошибкам, только ли в них заключается его жизнь? Если посмотреть, сколько написано, спето, сыграно и выстрадано Высоцким за его недолгий век, станет понятнее такое его завещание нам:

Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу.

Может, кто-то когда-то поставит свечу

Мне за голый мой нерв, на котором кричу,

За веселый манер, на котором шучу.

И далее — исповедуясь нам, своим слушателям, он поясняет:

Даже если сулят золотую парчу

Или порчу грозят напустить — не хочу!

На ослабленном нерве я не зазвучу,

Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!

Лучше я загуляю, запью, заторчу!

Все, что за ночь кропаю,- в чаду растопчу!

Лучше голову песне своей откручу,

Но не буду скользить, словно пыль по лучу.

Если все-таки чашу испить мне судьба,

Если музыка с песней не слишком груба,

Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,-

Я уйду и скажу, что не все суета!

А что, собственно, не суета? То, с чего начинается эта песня, — исповедальное исповедание веры в правоту, в правду Христа, над которым глумятся разномастые лабазники:

Мне судьба — до последней черты, до креста

Спорить до хрипоты, а за ней — немота,

Убеждать и доказывать с пеной у рта,

Что не то это все, не тот и не та…

Что лабазники врут про ошибки Христа…

Это поздний Высоцкий, стихотворение написано и спето в 1978 году. Но откуда здесь лабазники?

Ответ на этот вопрос мы находим в одном из его ранних стихотворений:

Ваш кандидат, а в прошлом он лабазник,

вам иногда устраивает праздник.

Таких многообещающе врущих кандидатов-лабазников и в наши дни хоть пруд пруди. Именно им в ответ, в защиту Христа распятого, которого жаль, ибо Он добровольно идет на Крест, а не просто является жертвой насилья и бессилья, именно в ответ всем расхристанным хулителям и гонителям хрущевско-брежневской да и нашей поры свидетельствует Высоцкий о том, что не всё суета.

Напомню, что еще задолго до предсмертия Владимир Высоцкий написал и спел:

Надеемся только на крепость рук,

на руки друга да вбитый крюк

и молимся, чтобы страховка не подвела.

Понятно, что здесь поэт говорит о молитве не в том высшем смысле, который вкладывает в нее апостол Павел, заповедавший нам непрестанно молиться, пребывая в общении со Христом. Но понятно и то, что альпинистская молитва о страховке — это все равно молитва, исполненная надежды на Бога, Который не оставит человека в беде. Это горное упование предваряет горнее богопредстояние, ведет к нему и включено в него как исходное основание и точка опоры. Но то, что проскальзывает в стихах и песнях, — это лишь отголосок тех мыслей о себе и о вечности, того общения с Богом или раз-общения с Ним, которое совершается в сердце каждого человека, но бывает запечатлено в поэтическом слове. Так что я бы не спешил с категорическими суждениями о том, насколько далек был Высоцкий от Творца и Спасителя, хотя бы потому, что это вне сферы нашей компетенции, ибо ведомо лишь нашему Судии.

А заметили ли вы, как грамотно он нарушает правила русского языка в пользу Троического богословия?

И я попрошу Бога, Духа и Сына,

чтоб выполнил волю мою:

пусть вечно мой друг защищает мне спину,

как в этом последнем бою.

По правилам русского языка должно было быть «выполнили» — но Бог един в Трех Лицах, и Высоцкий ставит глагол в единственном числе. Возможно, это чувство языка, возможно, эрудиция, но я думаю, прежде всего — ответственность за слово, за его значение и все связанные с ним коннотации.

На этот пример в свое время обратила мое внимание Марина Андреевна Журинская, и она же дала такое определение поэтике Высоцкого: семантическая компрессия. Предельное насыщение целыми смысловыми пластами и измерениями каждой строки, каждого словосочетания приводит к тому, что за каждым словом стоит целая история, а может быть, и несколько взаимодополняющих событийных рядов.

Но вот как нож мне в спину —

забрали Катерину —

и следователь стал меня главней.

Это из ранних песен. А вот из вышеприведенной «Песни летчика»:

Им даже не надо крестов на могилы,

сойдут и на крыльях кресты.

Но вот что еще крайне важно не упустить из виду, так это ту оценку, которую дал творчеству Высоцкого Иосиф Бродский, отметивший, что перед нами именно поэзия, с очень сложными и совершенными рифмами, что пропевание этих текстов под гитару часто не позволяет нам заметить поэтического мастерства, каковое тем не менее и делает песни Высоцкого столь популярными среди, казалось бы, самых простых людей. Потому что любой человек откликается на красоту, в том числе, отображенную в слове.

Высоцкому было нелегко приближаться к пределам смерти, боюсь, что и нам это будет совсем нелегко. Потому, что вслед за нами к этим пределам потащатся все наши нераскаянные страсти, все нами содеянные грехи, и будут нас обличать там так же, как здесь они обличали нашу совесть. И только милостью Божией наша вечность не будет окрашена в совсем уж мрачные тона.

Высоцкий об этой совестной рефлексии над прожитой жизнью со всеми падениями и соблазнами, со всеми взлетами и схватками, в которых ему удавалось одерживать победу над серой скукой советской идеологии, пел так:

Общаюсь с тишиной я,

Боюсь глаза поднять,

Про самое смешное

Стараюсь вспоминать.

Врачи чуть-чуть поахали:

«Как? Залпом? Восемьсот?..»

От смеха ли, от страха ли —

Всего меня трясет.

Теперь я — капля в море,

Я — кадр в немом кино.

И двери на запоре —

А все-таки смешно.

Воспоминанья кружатся

Как комариный рой,

А мне смешно до ужаса:

Мой ужас — геморрой.

Виденья все теснее —

Страшат величиной:

То с нею я — то с нею, —

Смешно, иначе — ной!

Это — о тех видениях и образах, что обступают душу на пороге вечности и кружат над ней ежечасно, и о том внутреннем растождествлении себя и своих ошибок, себя и своих промахов, без которого невозможно покаяние. Но вот далее — о том, ради чего он положил свою душу, на что растратил жизнь:

Не сплю — здоровье бычее,

Витаю там и тут,

Смеюсь до неприличия

И жду — сейчас войдут…

Халат закончил опись

И взвился — бел, крылат.

«Да что же вы смеетесь?» —

Спросил меня халат.

Но ухмыляюсь грязно я

И — с маху на кровать.

Природа смеха — разная, —

Мою вам не понять.

Жизнь — алфавит: я где-то

Уже в «це-че-ше-ще», —

Уйду я в это лето

В малиновом плаще.

Но придержусь рукою я

В конце за букву «я» —

Еще побеспокою я! —

Сжимаю руку я.

Со мной смеются складки

В малиновом плаще.

С покойных взятки гладки, —

Смеялся я — вообще.

Смешно мне в голом виде лить

На голого ушат, —

А если вы обиделись —

То я не виноват.

Палата — не помеха,

Похмелье — ерунда, —

И было мне до смеха —

Везде, на все, всегда!

Часы тихонько тикали —

Сюсюкали: сю-сю…

Вы — втихаря хихикали,

А я — давно вовсю!

1980

Что-то мне подсказывает, что та свобода невтихаря смеяться над тем, что достойно лишь осмеяния, более чем нужна нам и сейчас. А поэтому и после смерти, и отнюдь не фальшивым фальцетом, но во всю мощь своего отчаяньем сорванного голоса, Владимир Высоцкий пробуждает в нас — нас самих.

И после смерти он понуждает нас расправить плечи, намотать на роги и растрясти по кочкам всех тех, кто возомнил себя медведем или волком в заповеднике.

И после смерти он просит нас пойти дальше — навстречу тому свежему ветру, который избранных пьянил, с ног сбивал, из мертвых воскрешал,

потому что, если не любил,

значит и не жил, и не дышал.

Тема любви — и тема войны, без которых Высоцкий — не Высоцкий, требуют отдельной статьи, отмечу здесь лишь то, что в одном из последних стихотворений поэт обращается одновременно и к Марине Влади, и к Творцу мироздания:

И снизу лед, и сверху. Маюсь между.

Пробить ли верх иль пробуравить низ?

Конечно, всплыть и не терять надежду,

А там — за дело, в ожиданьи виз.

Лед надо мною, надломись и тресни!

Я весь в поту, как пахарь от сохи.

Вернусь к тебе, как корабли из песни,

Все помня, даже старые стихи.

Мне меньше полувека — сорок с лишним,

Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним.

Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,

Мне есть чем оправдаться перед ним.

О чем Высоцкий просит Бога и каждого из нас?

У Владимира Семеновича
сегодня день рождения. Его бы не устроил сусальный гламур по этому поводу.
Кошмаром своего творческого посмертия он считал кастрацию всего того в нем, что
бередило, сыпало соль на раны, что смущало и продолжает смущать. Он предвидел,
что расторопные члены семьи постараются стесать азиатские скулы с его
памятника, загнав его либо в категорию пьющих и зависимых, либо в категорию
клоунов-чудаков. Но он бросал вызов не мелким бесам. И даже не советскому
Левиафану. Он стал голосом эпохи, увязшей в болоте вранья и обратившейся к Небу
смыслов.

Его «Еще не вечер» изводил
меня с детских лет. Отец привез пластинку из Болгарии. Песня звучала во мне и
генерировала перманентный когнитивный диссонанс. Вроде о пиратах. О трагической
схватке корсара с армадой. Но конец переворачивал всё кверху дном. Не помещался
в сюжет. На что-то намекал. К чему-то подталкивал.

Напомню. Начало боевое:

Четыре года рыскал в море наш корсар.

В боях и штормах не поблекло наше знамя,

Мы научились штопать паруса

И затыкать пробоины телами.

За нами гонится эскадра по пятам,

На море штиль, и не избегнуть встречи,

Но нам сказал спокойно капитан:

“Еще не вечер, еще не вечер”.

И первая подсказка:

На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз

И видят нас от дыма злых и серых,

Но никогда им не увидеть нас

Прикованными к веслам на галерах.

Затем описание схватки.
Обмен залпами: «вдали пожар и смерть – удача с нами».

Вот эти вот сотни глаз –
откуда они в морском сражении? Да еще и с трубами и биноклями? Что это за тьма
народу, сфокусированного на пиратском корабле?

Ответ – в стихотворном «Гамлете»
Пастернака, которого Высоцкий даже распел под гитару. Гамлет там – это датский
принц и одновременно актер, разделивший его сценическую судьбу в театре Брехта.
Он видит себя в центре событий, одновременно изнутри и извне, сразу в разных
ракурсах, о чем и говорит: на меня наставлен сумрак ночи тысячью биноклей на
оси…

И вот эту сценическую
перспективу Высоцкий привносит в «Еще не вечер».

Поэт обладал редчайшим
даром семантической компрессии. Ему удавалось ужимать смыслы, сюжетные линии и
целые вселенные до размеров одного стихотворения. Оно допускало и буквальное
прочтение, и иносказательное. Раскрывало тему в обоих случаях. Но если
слушатель замечал второе, то первое начинало играть всеми образными обертонами,
бросая вызов привычному миру.

Советский человек вдруг оказывался в Атлантиде русской культуры – дерзновенной, несломленной, подлинной. И эти фокусы, намеки и подначивания значили не меньше, чем потрясающие составные рифмы, сложная мелодика или знаменитая манера исполнения.

Итак, перед нами – театр.
Пиратская песня была написана к четырехлетию театра на Таганке, который, как
ледокол, взламывал идеологический панцирь. Выживал в СССР вопреки всему.
Включал совесть и мозги. Менял страну. Перепахивал даже тех, кто был у власти.
И Высоцкий здесь был на острие.

В песне «Прошла пора
вступлений и прелюдий…» он поведал нам об этом так:

И об стакан бутылкою звеня,

Которую извлек из книжной полки,

Он выпалил: “Да это ж про меня!

Про нас про всех, какие к черту волки?!”

…

Меня к себе зовут большие люди,

Чтоб я им пел «Охоту на волков».

Но вернемся к песне про пиратов. Пылающий корсар идет на абордаж. Рукопашная. Картечь. Фрегат отправляет пиратское судно на дно. И вдруг неожиданный разворот. Финальная строфа перечеркивает весь трагизм происходящего:

Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза,

Чтоб не достаться спрутам или крабам,

Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах

Мы покидали тонущий корабль.

 Но нет! Им не послать его на дно.

Поможет океан, взвалив на плечи,

Ведь океан – он с нами заодно,

И прав был капитан – еще не вечер.

 Команда покидает обреченный корсар, но он
почему-то остается на плаву. Благодаря океану. Более того, команда не теряет
надежду поквитаться с армадой за все передряги. Последний куплет явно
расходится со всем уже спетым. Но тогда – о чем он?

О народе. О том океане, на
который можно опереться, ибо на нем вообще всё держится. О том, что переживет и
советский строй, и советскую идеологию, и иллюзии, и зоны, и психушки, и
массовый пофигизм, и повальное воровство, и – что самое страшное – тотальное
двоемыслие. Повсеместную фальшь.

Это об этой эпохе Высоцкий
напишет:

Мы тоже дети страшных лет России.

Безвременье вгоняло водку в нас.

А капитаном корсара – Театра
на Таганке – был Юрий Петрович Любимов. Тиран и гений. Ангел-хранитель и ежовые
рукавицы для Высоцкого. Соответственно, Высоцкий был частью команды. Но в ней
он был Гамлетом. Театр на Таганке давал ему возможность хотя бы иногда быть
самим собой. Он мог позволить себе эту роскошь. И год за годом он, прозевав
домашние интриги, прозревал. Продумывал. Облекал в слова. И делился с народом.

И на этом пути одно из его
открытий – это то, что человек не сводится по-марксистски к своей биологии и
социальному происхождению.

Что у него есть внутренний
мир. Сложный. Искореженный. Непредсказуемый.

Но это именно его мир. Будь
он из блатных, из подводников, шахтеров, альпинистов, военных летчиков или тех,
кто тоскует по ушедшим на фронт. Об этой внесоветской глубине он пел, описывая
злоключения шпаны, любовь за решеткой, эмоции человека на смертном пределе и
плач, растворенный мольбой:

Все единою болью болит,

И звучит с каждым днем непрестанней

Вековечный надрыв причитаний

Отголоском старинных молитв…

(«Так случилось, мужчины ушли»)

Другое его открытие – это
то, что партийные пропагандисты всё врут, убеждая, будто Небо – фикция. Пусть
еще непонятно, что правда, но то, что их официальная идеология лжива вся от «а»
до «я» – это уже не требовало доказательств. Это им от лица хиппи он бросает
(заметим, кстати, прекрасно владея церковной терминологией):

Долой ваш алтарь и аналой…

…

Как знать, что нам взять взамен неверия,

Но наши дети это точно будут знать!

(«Мистерия хиппи»)

А подходя к пределам жизни,
он уже прямо идет вразрез с безбожным агитпропом:

Мне судьба до последней черты, до креста

Спорить до хрипоты (а за ней – немота),

Убеждать и доказывать с пеной у рта,

Что – не то это вовсе, не тот и не та!

Что – лабазники врут про ошибки Христа…

 («Мне судьба до последней черты, до креста…», 1978)

Кто эти самые лабазники?
Почему они врут про ошибки Христа? Вообще какое отношение они имеют к этим
ошибкам? Ответ на этот вопрос – в «Балладе о маленьком человеке»:

Ваш кандидат, а в прошлом он – лабазник,

Вам иногда устраивает праздник…

Наконец, главное открытие Высоцкого в том, что смена формации и обретение гражданских прав и свобод не решают проблему по существу. Ибо она не в формациях и даже не в свободах. Она глубже. Она разъедает человека до мозга костей. Мы бы назвали это падшестью. Но Высоцкий нашел другие слова:

Я лег на сгибе бытия,

На полдороге к бездне, –

И вся история моя –

История болезни.

Поэтому без Бога эту
проблему не решить. Высоцкий помнит о Нем:

Хирург, пока не взял наркоз,

Ты голову нагни, –

Я важных слов не произнес –

Послушай, вот они.

  Взрезайте с Богом, помолясь,

Тем более бойчей,

Что эти строки не про вас,

А про других врачей!..

Именно там, у корней, исток беды. И Высоцкий переводит на Бога стрелки, на Него возлагает часть ответственности:

Сам первый человек хандрил –

Он только это скрыл, –

Да и создатель болен был,

Когда наш мир творил.

Догматически небезупречно, но именно с таких вопросов и начинается поиск Доброго Бога Галича, Визбора, Окуджавы, Ахмадулиной, Бродского – всех тех великих поэтов – шести- и семидесятников, кто в те годы поздравлял Высоцкого с днем его рождения.

Но как бы то ни было, по мысли Владимира Семеновича, вот почему:

У человечества всего –

То колики, то рези, –

И вся история его –

История болезни.

Все человечество давно

Хронически больно –

Со дня творения оно

Болеть обречено.

И происходящее в России – лишь проекция происходящего на планете людей:

Вы огорчаться не должны –

Врач стал еще любезней, –

Ведь вся история страны –

История болезни.

  Живет больное все бодрей,

Все злей и бесполезней –

И наслаждается своей

Историей болезни.

Он знает, что главный тиран и мучитель – не Сталин и не Любимов, не жена и не коллеги по работе. Самый страшный враг сидит внутри нас. Это мы сами. И Высоцкий имеет смелость сказать об этом нелицеприятно и вслух:

Меня опять ударило в озноб,

Грохочет сердце, словно в бочке камень:

Во мне живёт мохнатый злобный жлоб

С мозолистыми цепкими руками.

Когда, мою заметив маяту,

Друзья бормочут: «Снова загуляет…», –

Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!

Он кислород вместо меня хватает.

Он не двойник и не второе «я»…

Все объясненья выглядят дурацки:

Он плоть и кровь, дурная кровь моя –

Такое не приснится и Стругацким.

Он ждет, когда закончу свой виток, –

Моей рукою выведет он строчку,

И стану я расчетлив и жесток,

И всех продам гуртом и в одиночку.

Я оправданья вовсе не ищу –

Пусть жизнь проходит, ускользает, тает,

Но я себе мгновенья не прощу,

Когда меня он вдруг одолевает.

(«Меня опять ударило в озноб»)

Насколько всерьез относился Высоцкий ко Христу? Очевидно, что в разные годы по-разному. Но ближе к концу уже точно не был ни атеистом, ни богоборцем, ни ниспровергателем христианства.

Откликнувшись на замечание
друга писателя-почвенника Бориса Можаева и второй жены Людмилы Абрамовой,
которых обожгла первоначальная версия строфы о Христе в песне «Я не люблю»:

Я не люблю насилья и бессилья.

И мне не жаль распятого Христа,

он просит у них прощения,
дескать, не подумал о боли, причиняемой этой строкой, и переписывает ключевые
слова. В окончательной версии они звучат так:

Вот только жаль распятого Христа.

Он владеет языком
христианской традиции. По точному замечанию Марины Журинской, отказывается от
правил русского языка в пользу догмата о Святой Троице:

И я попрошу Бога, Духа и Сына,

Чтоб выполнил волю мою…

Здесь во второй строчке
имеет место рассогласование множественного числа подразумеваемого подлежащего
(Бог, Дух и Сын – это «они»), и единственного числа сказуемого – «выполнил» (а
должно было бы быть «выполнили»). Вывод: Высоцкий не чужд важнейших истин
христианского богословия. Списать это на эрудированность, конечно, можно, но
она не возникает на пустом месте.

Но он не только на словах
знает, что значит быть христианином. Он знаком с тем, что мы сейчас именуем
этосом православия. Отсюда горькие, но точные образы:

И осенили знаменьем свинцовым

с очухавшихся вышек три ствола.

(«Был побег на рывок»)

Ему ведомо действие Креста
Господня. Пусть и в полушутливой форме, по-гоголевски, как в «Ночи перед
Рождеством», но с чертом поступают именно так:

«Слезь с плеча, а то перекрещусь».

(«Песня о чёрте»)

На американских фотографиях
у Высоцкого виден нательный крест. Володя не в студии. Не на концерте. Просто в
теплой компании. Поет песни за накрытым столом. Так что это не поза. Это знак
его христианского выбора. Был ли он крещен, сложно сказать, споры идут по сей
день. Но он, что называется, в теме. И не стесняется заступаться за Христа. И не
раз и не два – в стихах и в жизни – вспоминает о Боге, Который, в Свою очередь,
слышит каждого из нас. И благословляет исповедующих Его имя перед лицом
гонителей надеждой на вечную жизнь, какие бы ошибки они ни совершали в жизни
земной, кроме, пожалуй, самоубийства и открытого богоборчества.

Есть и более серьезные
строки, граничащие с исповеданием личного кредо поэта, обвиняемого во всех
смертных грехах, затравленного, но не поддающегося соблазну самоуничтожения:

Нет! Не сопьюсь! Я руку протяну

И завещание крестом перечеркну,

И сам я не забуду осениться,

И песню напишу, и не одну,

И в песне той кого-то прокляну,

Но в пояс не забуду поклониться

Всем тем, кто написал, чтоб я не смел ложиться!

Пусть чаша горькая – я их не обману.

Об этой чаше, собственно, и
повествует песня, известная нам по начальным словам «Мне судьба до последней
черты, до креста…»

…Если все-таки чашу испить мне судьба,

Если музыка с песней не слишком груба,

Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, –

Я умру и скажу, что не всё суета!

И в этой же песне поэт
просит нас о молитвенной памяти:

Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!

Может, кто-то когда-то поставит свечу

Мне за голый мой нерв, на котором кричу,

И весёлый манер, на котором шучу…

И в нашей власти ему в этой
просьбе не отказать.

И в завершение – прямое обращение к Богу за пару месяцев до смерти. Из той могильной глубины, в которой алкоголь смешан с морфием, а душа взывает к Творцу:

Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,

Но чтобы душу дьяволу – ни-ни!

Зачем цыганки мне гадать затеяли?

День смерти уточнили мне они…

Ты эту дату, Боже, сохрани, –

Не отмечай в своем календаре или

В последний миг возьми и измени,

Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли

И чтобы агнцы жалобно не блеяли,

Чтоб люди не хихикали в тени.

От них от всех, о, Боже, охрани,

Скорее, ибо душу мне они

Сомненьями и страхами засеяли!

Так что, может быть, в день его рождения мы
походатайствуем перед Господом об упокоении его души там, где нет ни печали, ни
воздыхания, но благодатная бесконечная жизнь?

 Hm       Hm6
Мне судьба - до последней черты, до креста
                          H         Em
Спорить до хрипоты (а за ней - немота),
                        Hm
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
          G7         F#7
Что - не то это все, не тот и не та!
  Hm
Что - лабазники врут про ошибки Христа,
                            Em
Что - пока еще в грунт не влежалась плита, -
  F#7
Триста лет под татарами - жизнь еще та:
 G7                 F#7
Маета трехсотлетняя и нищета.
 Hm
Но под властью татар жил Иван Калита,
  H                   Em
И уж был не один, кто один против ста.
                        Hm
Пот намерений добрых и бунтов тщета,
     G7                F#7
Пугачевщина, кровь и опять - нищета...
 Hm
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,-
               H        Em
Повторю даже в образе злого шута,-
 A7                        D       C#
Но не стоит предмет, да и тема не та,-
  Em                   F#7
Суета всех сует - все равно суета.

  G7         F#7               Hm
Суета всех сует - все равно суета.

Проигрыш: Hm A#m Hm A#m Hm A#m Hm Cm

 Cm
Только чашу испить - не успеть на бегу,
 C                       Fm
Даже если разбить - все равно не смогу;
                         Cm
Или выплеснуть в наглую рожу врагу -
    G#7                   G7
Не ломаюсь, не лгу - все равно не могу!
    Cm
На вертящемся гладком и скользком кругу
 C                  Fm
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
  A#7                       D#          D
Что же с чашею делать?! Разбить - не могу!
   Fm                  G7
Потерплю - и достойного подстерегу:
     Cm
Передам - и не надо держаться в кругу
 C                        Fm
И в кромешную тьму, и в неясную згу,-
                     Cm
Другу передоверивши чашу, сбегу!
  G#7                     G7
Смог ли он ее выпить - узнать не смогу.
     Cm
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
 C                  Fm
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу -
                      Cm
Никому не скажу, при себе сберегу,-
    G#7                 G7
А сказать - и затопчут меня на лугу.

Проигрыш: Cm Hm Cm Hm Cm Cm# Dm Dm6

 Dm
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
 D                    D7     Gm
Может, кто-то когда-то поставит свечу
                       Dm
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
 A#7            A7
И веселый манер, на котором шучу...
     Dm
Даже если сулят золотую парчу
     D          D7    Gm
Или порчу грозят напустить - не хочу,-
   E                E7
На ослабленном нерве я не зазвучу -
      A#7  A7
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
 Dm
Лучше я загуляю, запью, заторчу,
  D           D7           Gm
Все, что ночью кропаю,- в чаду растопчу,
                   Dm
Лучше голову песне своей откручу,-
       A#7                   A7
Но не буду скользить словно пыль по лучу!
 Dm
...Если все-таки чашу испить мне судьба,
 D          D7            Gm
Если музыка с песней не слишком груба,
                   Dm
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,-
  A7                     A     Dm Dm6
Я умру и скажу, что не все суета!

Тональность

Сбросить

Размер шрифта

Сбросить

Аппликатуры аккордов