Изергиль спросила видишь ты искры исправь ошибки

Инструмент проверки текста на орфографические и грамматические ошибки онлайн, позволит исправить
самые громоздкие
ошибки, с высокой степенью точности и скорости, а
также улучшить свой письменный русский язык.

Если возможно несколько исправлений, вам будет предложено выбрать одно из них.
Слова в которых допущены ошибки выделяются разными цветами, можно кликнуть на подсвеченное слово,
посмотреть описание ошибки
и выбрать исправленный вариант.

Инструмент поддерживает 8 языков.

Орфография

Написать текст без каких-либо орфографических или пунктуационных ошибок достаточно сложно даже
специалистам.
Наша автоматическая проверка
орфографии
может помочь профессионалам, студентам, владельцам веб-сайтов, блогерам и авторам получать текст
практически без ошибок. Это не только поможет им исправить текст, но и
получить информацию о том, почему использование слова неправильно в данном контексте.

Что входит в проверку текста?

• грамматические ошибки;
• стиль;
• логические ошибки;
• проверка заглавных/строчных букв;
• типографика;
• проверка пунктуации;
• общие правила правописания;
• дополнительные правила;

Грамматика

Для поиска грамматических ошибок инструмент содержит более 130 правил.

• Деепричастие и предлог
• Деепричастие и предлог
• «Не» с прилагательными/причастиями
• «Не» с наречиями
• Числительные «оба/обе»
• Согласование прилагательного с существительным
• Число глагола при однородных членах
• И другие

Грамматические ошибки вида: «Идя по улице, у меня развязался шнурок»

• Грамматическая ошибка: Идя по улице, у меня…

• Правильно выражаться: Когда я шёл по улице, у меня развязался шнурок.

Пунктуация

Чтобы найти пунктуационные ошибки и правильно расставить запятые в тексте, инструмент содержит более
60 самых важных правил.

• Пунктуация перед союзами
• Слова не являющиеся вводными
• Сложные союзы не разделяются «тогда как», «словно как»
• Союзы «а», «но»
• Устойчивое выражение
• Цельные выражения
• Пробелы перед знаками препинания
• И другие

Разберем предложение, где пропущена запятая «Парень понял как мальчик сделал эту модель»

• Пунктуационная ошибка, пропущена запятая: Парень понял,

• «Парень понял, как мальчик сделал эту модель»

Какие языки поддерживает инструмент?

Для поиска ошибок вы можете вводить текст не только на Русском
языке, инструмент поддерживает проверку орфографии на Английском, Немецком и Французском

Приложение доступно в Google Play

Старуха Изергиль

II часть

II
— Слышал ли ты, чтоб где-нибудь еще так пели? — спросила Изергиль, поднимая голову и улыбаясь беззубым ртом. — Не слыхал. Никогда не слыхал… — И не услышишь. Мы любим петь. Только красавцы могут хорошо петь, — красавцы, которые любят жить. Мы любим жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, которые поют там? С восхода по закат работали, взошла луна, и уже — поют! Те, которые не умеют жить, легли бы спать. Те, которым жизнь мила, вот — поют. — Но здоровье…— начал было я. — Здоровья всегда хватит на жизнь. Здоровье! Разве ты, имея деньги, не тратил бы их? Здоровье — то же золото. Знаешь ты, что я делала, когда была молодой? Я ткала ковры с восхода по закат, не вставая почти. Я, как солнечный луч, живая была и вот должна была сидеть неподвижно, точно камень. И сидела до того, что, бывало, все кости у меня трещат. А как придет ночь, я бежала к тому, кого любила, целоваться с ним. И так я бегала три месяца, пока была любовь; все ночи этого времени бывала у него. И вот до какой поры дожила — хватило крови! А сколько любила! Сколько поцелуев взяла и дала!.. Я посмотрел ей в лицо. Ее черные глаза были все-таки тусклы, их не оживило воспоминание. Луна освещала ее сухие, потрескавшиеся губы, заостренный подбородок с седыми волосами на нем и сморщенный нос, загнутый, словно клюв совы. На месте щек были черные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, которою была обмотана ее голова. Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта кожа разорвется вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми черными глазами. Она снова начала рассказывать своим хрустящим голосом: — Я жила с матерью под Фальми, на самом берегу Бырлата; и мне было пятнадцать лет, когда он явился к нашему хутору. Был он такой высокий, гибкий, черноусый, веселый. Сидит в лодке и так звонко кричит он нам в окна: «Эй, нет ли у вас вина… и поесть мне?» Я посмотрела в окно сквозь ветви ясеней и вижу: река вся голубая от луны, а он, в белой рубахе и в широком кушаке с распущенными на боку концами, стоит одной ногой в лодке, а другой на берегу. И покачивается, и что-то поет. Увидал меня, говорит: «Вот какая красавица живет тут!.. А я и не знал про это!» Точно он уж знал всех красавиц до меня! Я дала ему вина и вареной свинины… А через четыре дня дала уже и всю себя… Мы всё катались с ним в лодке по ночам. Он приедет и посвистит тихо, как суслик, а я выпрыгну, как рыба, в окно на реку. И едем… Он был рыбаком с Прута, и потом, когда мать узнала про все и побила меня, уговаривал все меня уйти с ним в Добруджу и дальше, в дунайские гирла. Но мне уж не нравился он тогда — только поет да целуется, ничего больше! Скучно это было уже. В то время гуцулы шайкой ходили по тем местам, и у них были любезные тут… Так вот тем — весело было. Иная ждет, ждет своего карпатского молодца, думает, что он уже в тюрьме или убит где-нибудь в драке, — и вдруг он один, а то с двумя-тремя товарищами, как с неба, упадет к ней. Подарки подносил богатые — легко же ведь доставалось все им! И пирует у нее, и хвалится ею перед своими товарищами. А ей любо это. Я и попросила одну подругу, у которой был гуцул, показать мне их… Как ее звали? Забыла как… Все стала забывать теперь. Много времени прошло с той поры, все забудешь! Она меня познакомила с молодцом. Был хорош… Рыжий был, весь рыжий — и усы и кудри! Огненная голова. И был он такой печальный, иногда ласковый, а иногда, как зверь, ревел и дрался. Раз ударил меня в лицо… А я, как кошка, вскочила ему на грудь, да и впилась зубами в щеку… С той поры у него на щеке стала ямка, и он любил, когда я целовала ее… — А рыбак куда девался? — спросил я. — Рыбак? А он… тут… Он пристал к ним, к гуцулам. Сначала все уговаривал меня и грозил бросить в воду, а потом — ничего, пристал к ним и другую завел… Их обоих и повесили вместе — и рыбака и этого гуцула. Я ходила смотреть, как их вешали. В Добрудже это было. Рыбак шел на казнь бледный и плакал, а гуцул трубку курил. Идет себе и курит, руки в карманах, один ус на плече лежит, а другой на грудь свесился. Увидал меня, вынул трубку и кричит: «Прощай!..» Я целый год жалела его. Эх!.. Это уж тогда с ними было, как они хотели уйти в Карпаты к себе. На прощанье пошли к одному румыну в гости, там их и поймали. Двоих только, а нескольких убили, а остальные ушли… Все-таки румыну заплатили после… Хутор сожгли и мельницу, и хлеб весь. Нищим стал. — Это ты сделала? — наудачу спросил я. — Много было друзей у гуцулов, не одна я… Кто был их лучшим другом, тот и справил им поминки… Песня на берегу моря уже умолкла, и старухе вторил теперь только шум морских волн, — задумчивый, мятежный шум был славной второй рассказу о мятежной жизни. Все мягче становилась ночь, и все больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные звуки хлопотливой жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом волн… ибо усиливался ветер. — А то еще турка любила я. В гареме у него была, в Скутари. Целую неделю жила, — ничего… Но скучно стало…— всё женщины, женщины… Восемь было их у него… Целый день едят, спят и болтают глупые речи… Или ругаются, квохчут, как курицы… Он был уж немолодой, этот турок. Седой почти и такой важный, богатый. Говорил — как владыка… Глаза были черные… Прямые глаза… Смотрят прямо в душу. Очень он любил молиться. Я его в Букурешти увидала… Ходит по рынку, как царь, и смотрит так важно, важно. Я ему улыбнулась. В тот же вечер меня схватили на улице и привезли к нему. Он сандал и пальму продавал, а в Букурешти приехал купить что-то. «Едешь ко мне?» — говорит. «О да, поеду!» — «Хорошо!» И я поехала. Богатый он был, этот турок. И сын у него уже был — черненький мальчик, гибкий такой… Ему лет шестнадцать было. С ним я и убежала от турка… Убежала в Болгарию, в Лом-Паланку… Там меня одна болгарка ножом ударила в грудь за жениха или за мужа своего — уже не помню. Хворала я долго в монастыре одном. Женский монастырь. Ухаживала за мной одна девушка, полька… и к ней из монастыря другого, — около Арцер-Паланки, помню, — ходил брат, тоже монашек… Такой… как червяк, все извивался предо мной… И когда я выздоровела, то ушла с ним… в Польшу его. — Погоди!.. А где маленький турок? — Мальчик? Он умер, мальчик. От тоски по дому или от любви… но стал сохнуть он, так, как неокрепшее деревцо, которому слишком много перепало солнца… так и сох все… помню, лежит, весь уже прозрачный и голубоватый, как льдинка, а все еще в нем горит любовь… И все просит наклониться и поцеловать его… Я любила его и, помню, много целовала… Потом уж он совсем стал плох — не двигался почти. Лежит и так жалобно, как нищий милостыни, просит меня лечь с ним рядом и греть его. Я ложилась. Ляжешь с ним… он сразу загорится весь. Однажды я проснулась, а он уж холодный… мертвый… Я плакала над ним. Кто скажет? Может, ведь это я и убила его. Вдвое старше его я была тогда уж. И была такая сильная, сочная… а он — что же?.. Мальчик!.. Она вздохнула и — первый раз я видел это у нее — перекрестилась трижды, шепча что-то сухими губами. — Ну, отправилась ты в Польшу…— подсказал я ей. — Да… с тем, маленьким полячком. Он был смешной и подлый. Когда ему нужна была женщина, он ластился ко мне котом и с его языка горячий мед тек, а когда он меня не хотел, то щелкал меня словами, как кнутом. Раз как-то шли мы по берегу реки, и вот он сказал мне гордое, обидное слово. О! О!.. Я рассердилась! Я закипела, как смола! Я взяла его на руки и, как ребенка, — он был маленький, — подняла вверх, сдавив ему бока так, что он посинел весь. И вот я размахнулась и бросила его с берега в реку. Он кричал. Смешно так кричал. Я смотрела на него сверху, а он барахтался там, в воде. Я ушла тогда. И больше не встречалась с ним. Я была счастлива на это: никогда не встречалась после с теми, которых когда-то любила. Это нехорошие встречи, все равно как бы с покойниками. Старуха замолчала, вздыхая. Я представлял себе воскрешаемых ею людей. Вот огненно-рыжий, усатый гуцул идет умирать, спокойно покуривая трубку. У него, наверное, были холодные, голубые глаза, которые на все смотрели сосредоточенно и твердо. Вот рядом с ним черноусый рыбак с Прута; плачет, не желая умирать, и на его лице, бледном от предсмертной тоски, потускнели веселые глаза, и усы, смоченные слезами, печально обвисли по углам искривленного рта. Вот он, старый, важный турок, наверное, фаталист и деспот, и рядом с ним его сын, бледный и хрупкий цветок Востока, отравленный поцелуями. А вот тщеславный поляк, галантный и жестокий, красноречивый и холодный… И все они — только бледные тени, а та, которую они целовали, сидит рядом со мной живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без огня, — тоже почти тень. Она продолжала: — В Польше Стало трудно мне. Там живут холодные и лживые люди. Я не знала их змеиного языка. Все шипят… Что шипят? Это бог дал им такой змеиный язык за то, что они лживы. Шла я тогда, не зная куда, и видела, как они собирались бунтовать с вами, русскими. Дошла до города Бохнии. Жид один купил меня; не для себя купил, а чтобы торговать мною. Я согласилась на это. Чтобы жить — надо уметь что-нибудь делать. Я ничего не умела и за это платила собой. Но я подумала тогда, что ведь, если я достану немного денег, чтобы воротиться к себе на Бырлат, я порву цепи, как бы они крепки ни были. И жила я там. Ходили ко мне богатые паны и пировали у меня. Это им дорого стоило. Дрались из-за меня они, разорялись. Один добивался меня долго и раз вот что сделал; пришел, а слуга за ним идет с мешком. Вот пан взял в руки тот мешок и опрокинул его над моей головой. Золотые монеты стукали меня по голове, и мне весело было слушать их звон, когда они падали на пол. Но я все-таки выгнала пана. У него было такое толстое, сырое лицо, и живот — как большая подушка. Он смотрел, как сытая свинья. Да, выгнала я его, хотя он и говорил, что продал все земли свои, и дома, и коней, чтобы осыпать меня золотом. Я тогда любила одного достойного пана с изрубленным лицом. Все лицо было у него изрублено крест-накрест саблями турок, с которыми он незадолго перед тем воевал за греков. Вот человек!.. Что ему греки, если он поляк? А он пошел, бился с ними против их врагов. Изрубили его, у него вытек один глаз от ударов, и два пальца на левой руке были тоже отрублены… Что ему греки, если он поляк? А вот что: он любил подвиги. А когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, — те просто лентяи или трусы, или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно… О, этот, рубленый, был хороший человек! Он готов был идти на край света, чтобы делать что-нибудь. Наверное, ваши убили его во время бунта. А зачем вы ходили бить мадьяр? Ну-ну, молчи!.. И, приказывая мне молчать, старая Изергиль вдруг замолчала сама, задумалась. — Знала также я и мадьяра одного. Он однажды ушел от меня, — зимой это было, — и только весной, когда стаял снег, нашли его в поле с простреленной головой. Вот как! Видишь — не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать — не меньше… Что я говорила? О Польше… Да, там я сыграла свою последнюю игру. Встретила одного шляхтича… Вот был красив! Как черт. Я же стара уж была, эх, стара! Было ли мне четыре десятка лет? Пожалуй, что и было… А он был еще и горд, и избалован нами, женщинами. Дорого он мне стал… да. Он хотел сразу так себе взять меня, но я не далась. Я не была никогда рабой, ничьей. А с жидом я уже кончила, много денег дала ему… И уже в Кракове жила. Тогда у меня все было: и лошади, и золото, и слуги… Он ходил ко мне, гордый демон, и все хотел, чтоб я сама кинулась ему в руки. Мы поспорили с ним… Я даже, — помню, — дурнела от этого. Долго это тянулось… Я взяла свое: он на коленях упрашивал меня… Но только взял, как уж и бросил. Тогда поняла я, что стала стара… Ох, это было мне не сладко! Вот уж не сладко!.. Я ведь любила его, этого черта… а он, встречаясь со мной, смеялся… подлый он был! И другим он смеялся надо мной, а я это знала. Ну, уж горько было мне, скажу! Но он был тут, близко, и я все-таки любовалась им. А как вот ушел он биться с вами, русскими, тошно стало мне. Ломала я себя, но не могла сломать… И решила поехать за ним. Он около Варшавы был, в лесу. Но когда я приехала, то узнала, что уж побили их ваши… и что он в плену, недалеко в деревне. «Значит, — подумала я, — не увижу уже его больше!» А видеть хотелось. Ну, стала стараться увидать… Нищей оделась, хромой, и пошла, завязав лицо, в ту деревню, где был он. Везде казаки и солдаты… дорого мне стоило быть там! Узнала я, где поляки сидят, и вижу, что трудно попасть туда. А нужно мне это было. И вот ночью подползла я к тому месту, где они были. Ползу по огороду между гряд и вижу: часовой стоит на моей дороге… А уж слышно мне — поют поляки и говорят громко. Поют песню одну… к матери бога… И тот там же поет… Аркадэк мой. Мне горько стало, как подумала я, что раньше за мной ползали… а вот оно, пришло время — и я за человеком поползла змеей по земле и, может, на смерть свою ползу. А этот часовой уже слушает, выгнулся вперед. Ну, что же мне? Встала я с земли и пошла на него. Ни ножа у меня нет, ничего, кроме рук да языка. Жалею, что не взяла ножа. Шепчу: «Погоди!..» А он, солдат этот, уже приставил к горлу мне штык. Я говорю ему шепотом: «Не коли, погоди, послушай, коли у тебя душа есть! Не могу тебе ничего дать, а прошу тебя…» Он опустил ружье и также шепотом говорит мне: «Пошла прочь, баба! пошла! Чего тебе?» Я сказала ему, что сын у меня тут заперт… «Ты понимаешь, солдат, — сын! Ты ведь тоже чей-нибудь сын, да? Так вот посмотри на меня — у меня есть такой же, как ты, и вон он где! Дай мне посмотреть на него, может, он умрет скоро… и, может, тебя завтра убьют… будет плакать твоя мать о тебе? И ведь тяжко будет тебе умереть, не взглянув на нее, твою мать? И моему сыну тяжко же. Пожалей же себя и его, и меня — мать!..» Ох, как долго говорила я ему! Шел дождь и мочил нас. Ветер выл и ревел, и толкал меня то в спину, то в грудь. Я стояла и качалась перед этим каменным солдатом… А он все говорил: «Нет!» И каждый раз, как я слышала его холодное слово, еще жарче во мне вспыхивало желание видеть того, Аркадэка… Я говорила и мерила глазами солдата — он был маленький, сухой и все кашлял. И вот я упала на землю перед ним и, охватив его колени, все упрашивая его горячими словами, свалила солдата на землю. Он упал в грязь. Тогда я быстро повернула его лицом к земле и придавила его голову в лужу, чтоб он не кричал. Он не кричал, а только все барахтался, стараясь сбросить меня с своей спины. Я же обеими руками втискивала его голову глубже в грязь. Он и задохнулся… Тогда я бросилась к амбару, где пели поляки. «Аркадэк!..» — шептала я в щели стен. Они догадливые, эти поляки, — и, услыхав меня, не перестали петь! Вот его глаза против моих. «Можешь ты выйти отсюда?» — «Да, через пол!» — сказал он. «Ну, иди же». И вот четверо их вылезло из-под этого амбара: трое и Аркадэк мой. «Где часовые?» — спросил Аркадэк. «Вон лежит!..» И они пошли тихо-тихо, согнувшись к земле. Дождь шел, ветер выл громко. Мы ушли из деревни и долго молча шли лесом. Быстро так шли. Аркадэк держал меня за руку, и его рука была горяча и дрожала. О!.. Мне так хорошо было с ним, пока он молчал. Последние это были минуты — хорошие минуты моей жадной жизни. Но вот мы вышли на луг и остановились. Они благодарили меня все четверо. Ох, как они долго и много говорили мне что-то! Я все слушала и смотрела на своего пана. Что же он сделает мне? И вот он обнял меня и сказал так важно… Не помню, что он сказал, но так выходило, что теперь он в благодарность за то, что я увела его, будет любить меня… И стал он на колени предо мной, улыбаясь, и сказал мне: «Моя королева!» Вот какая лживая собака была это!.. Ну, тогда я дала ему пинка ногой и ударила бы его в лицо, да он отшатнулся и вскочил. Грозный и бледный стоит он предо мной… Стоят и те трое, хмурые все. И все молчат. Я посмотрела на них… Мне тогда стало — помню — только скучно очень, и такая лень напала на меня… Я сказала им: «Идите!» Они, псы, спросили меня: «Ты воротишься туда, указать наш путь?» Вот какие подлые! Ну, все-таки ушли они. Тогда и я пошла… А на другой день взяли меня ваши, но скоро отпустили. Тогда увидела я, что пора мне завести гнездо, будет жить кукушкой! Уж тяжела стала я, и ослабели крылья, и перья потускнели… Пора, пора! Тогда я уехала в Галицию, а оттуда в Добруджу. И вот уже около трех десятков лет живу здесь. Был у меня муж, молдаванин; умер с год тому времени. И живу я вот! Одна живу… Нет, не одна, а вон с теми. Старуха махнула рукой к морю. Там все было тихо. Иногда рождался какой-то краткий, обманчивый звук и умирал тотчас же. — Любят они меня. Много я рассказываю им разного. Им это надо. Еще молодые все… И мне хорошо с ними. Смотрю и думаю: «Вот и я, было время, такая же была… Только тогда, в мое время, больше было в человеке силы и огня, и оттого жилось веселее и лучше… Да!..» Она замолчала. Мне грустно было рядом с ней. Она же дремала, качая головой, и тихо шептала что-то… может быть, молилась. С моря поднималась туча — черная, тяжелая, суровых очертаний, похожая на горный хребет. Она ползла в степь. С ее вершины срывались клочья облаков, неслись вперед ее и гасили звезды одну за другой. Море шумело. Недалеко от нас, в лозах винограда, целовались, шептали и вздыхали. Глубоко в степи выла собака… Воздух раздражал нервы странным запахом, щекотавшим ноздри. От облаков падали на землю густые стаи теней и ползли по ней, ползли, исчезали, являлись снова… На месте луны осталось только мутное опаловое пятно, иногда его совсем закрывал сизый клочок облака. И в степной дали, теперь уже черной и страшной, как бы притаившейся, скрывшей в себе что-то, вспыхивали маленькие голубые огоньки. То там, то тут они на миг являлись и гасли, точно несколько людей, рассыпавшихся по степи далеко друг от друга, искали в ней что-то, зажигая спички, которые ветер тотчас же гасил. Это были очень странные голубые языки огня, намекавшие на что-то сказочное. — Видишь ты искры? — спросила меня Изергиль. — Вон те, голубые? — указывая ей на степь, сказал я. — Голубые? Да, это они… Значит, летают все-таки! Ну-ну… Я уж вот не вижу их больше. Не могу я теперь многого видеть. — Откуда эти искры? — спросил я старуху. Я слышал кое-что раньше о происхождении этих искр, но мне хотелось послушать, как расскажет о том же старая Изергиль. — Эти искры от горящего сердца Данко. Было на свете сердце, которое однажды вспыхнуло огнем… И вот от него эти искры. Я расскажу тебе про это… Тоже старая сказка… Старое, все старое! Видишь ты, сколько в старине всего?.. А теперь вот нет ничего такого — ни дел, ни людей, ни сказок таких, как в старину… Почему?.. Ну-ка, скажи! Не скажешь… Что ты знаешь? Что все вы знаете, молодые? Эхе-хе!.. Смотрели бы в старину зорко — там все отгадки найдутся… А вот вы не смотрите и не умеете жить оттого… Я не вижу разве жизнь? Ох, все вижу, хоть и плохи мои глаза! И вижу я, что не живут люди, а всё примеряются, примеряются и кладут на это всю жизнь. И когда обворуют сами себя, истратив время, то начнут плакаться на судьбу. Что же тут — судьба? Каждый сам себе судьба! Всяких людей я нынче вижу, а вот сильных нет! Где ж они?.. И красавцев становится все меньше. Старуха задумалась о том, куда девались из жизни сильные и красивые люди, и, думая, осматривала темную степь, как бы ища в ней ответа. Я ждал ее рассказа и молчал, боясь, что, если спрошу ее о чем-либо, она опять отвлечется в сторону. И вот она начала рассказ.

Рассказ Максима Горького, написанный в 1894 году, состоящий из трёх частей. В рассказ вошли две «легенды»: легенда о Ларре и легенда о Данко, а также рассказ старухи о мужчинах, которых она любила на протяжении жизни.

Рассказ Горького «Старуха Изергиль» многие помнят со школьной скамьи. Легенды о Данко и Ларре подробно разбирали на школьных уроках. Сам Горький особо выделял этот рассказ из своего творчества: «Должно быть, ничего уже не напишу я так стройно и красиво, как написал „Старуху Изергиль“( Быков Д.Л. «Был ли Горький? » Астрель 2012)

• Ольга Шуган
• (Институт мировой литературы РАН
• им. А.М. Горького, Москва)
• комментарий на книгу Уральского «Горький и евреи» https://www.litres.ru/mark-uralskiy/gorkiy-i-evrei-po-dnevnikam-perepiske-i-vospominaniyam-sovre/chitat-onlayn/
• «Переработав массу книг и архивных документов, Марк Уральский представил на суд читателя свой взгляд на проблему, оставив при этом открытым целый ряд вопросов. Например, не-проясненным остался вопрос о скудности еврейской темы в художественных произведениях Горького, – писателя, который столь много внимания уделил ей в своей публицистике. Горький всегда был на гребне волны протестного движения русской интеллигенции против любых несправедливых действий царского правительства, в том числе ее борьбы с антисемитизмом. Его приверженность заветам русской демократической оппозиции особенно четко проявилась в деле Бейлиса, когда вслед за своим учителем В. Г. Короленко он одним из первых выступил в печати против несправедливости обвинения евреев в ритуальном убийстве. Расстановка концептуальных акцентов автором в теме «Горький и евреи» достаточно полемична. Порой, например, он склонен преувеличивать значение «еврейского влияния» на процессы, протекавшие в русской литературе конца XIX – начала ХХ в. Однако нельзя не согласиться с его базовой позицией: юдофильские настроения в самых широких слоях интеллигенции России начала ХХ в. усиливали чувства личной симпатии к еврейству, которые Горький испытывал, по его признанию, на «биохимическом» уровне.
• Горький считал евреев «дрожжами» человечества, эта нация олицетворяла для него вечные искания духа и активную движущую силу, что отвечало его рано сложившимся революционным взглядам на существующее в мире общественное устройство.
• «Когда влез мне на спину “еврейский вопрос”? Я не знаю. Я родился с ним и под ним. Надо всем понять, что конец еврейских страданий – начало нашего самоуважения, без которого России не быть» (Из статьи «Первая ступень» в литературном сборнике «Щит», Москва. 1916). Для Горького «еврейский вопрос» стоял не только как моральная проблема: евреи были для него не интеллектуальной абстракцией, а народом, с которым он сошелся близко и задушевно. »

Псевдонимом Пешкова, кроме Горького был Иегудиил Хламида. Что 

на Иврите Иегудиил  יהודיאל значит — «бог еврей». Хламида – это прямоугольный плащ , верхняя одежда древних греков.

Максимом Горьким был усыновлен и крещен  будущий майор французской армии Зиновий Пешков, выходец из еврейской семьи а также по совместительству  родной брат ( ! ) Янкеля Свердлова, одного из главных организаторов убийства царя Николая и его семьи в 1918 году .

Вы спросите в чем связь Горького и каббалы ? Попробуем разобраться. Талмудическое учение об искрах:

«Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…»

– Вот откуда они, голубые искры степи, что являются перед грозой!»

Это отрывок из рассказа о сердце Данко. 

Сам Горький был не чужд эзотерических учений и закрытых Московских кружков. Если учесть то, как Алексей Пешков закончил свою жизнь и всю мистическую составляющую, сопровождавшую его жизнь, то следующий анализ его рассказа не покажется больной фантазией. 

Мифологическими предшественниками Данко  из рассказа старухи Изергиль можно назвать:Осириса в Египте, Прометея в Греции, Одина  в Скандинавии, Пуруша в Индии и т.д. Но всех их объединяет одно – светозарность , даваемая светом огня их учения. Имя ангела бездны Люцифер – светозарный. О связи легенды о Прометее и падшем ангеле написано уже много, но теперь попробуем разобраться с Данко.

Исследователь творчества Горького Ирина Гуйс считает, что одним из мифологических предшественников Данко был Прометей, давший людям огонь: их сближает «одна и та же стихия». При этом, уточняет литературовед, общие масштабы деятельности титана древнегреческой мифологии и героя рассказа «Старуха Изергиль» всё-таки не сопоставимы(Гуйс И. «Старуха Изергиль» А.М. Горького: новый взгляд // Литература. — 2007. — № 06 (678).)

Горькому свойственно переворачивание смыслов в образах добра и зла. В цикле «Несвоевременные мысли» в 1917 году Горький накануне Рождества напишет: «Сегодня — день Рождения Христа, одного из двух величайших символов, созданных стремлением человека к справедливости и красоте.
Христос — бессмертная идея милосердия и человечности, и Прометей — враг богов, первый бунтовщик против Судьбы, — человечество не создало ничего величественнее этих двух воплощений желаний своих.»

Старуха Изергиль.

С названием какого государства у вас ассоциируется имя старухи? 

Это аллегорическое представление  Израиля. 

Изергиль- Израиль.

Это дщерь Сиона, которая не встретила вовремя своего Бога , а потому состарившись стала немощна и неплодна.

Ис.1:8  И осталась дщерь Сиона, как шатер в винограднике, как шалаш в огороде, как осажденный город.

В этом рассказе есть каббалистические извороты сделать белое черным, а черное белым.  Данко , представленный самоотверженным светодателем, отдающий свою жизнь ради других это на самом деле – сын падшего ангела, представленный в идеализированной форме; в то время как Ларра – сын небес(орла и женщины) – это истинный мессия, представленный в антиобразе самолюбца и эгоиста. Звучит , конечно дико, но страсть изворачивать смыслы и представлять черное белым и наоборот это норма для каббалы.

Если мы прочтем его с позиции дальнейшего объяснения, то некоторые слова и описания в рассказе предстанут перед вами в новом ракурсе.

Рассказ состоит из трех частей: легенда о Ларре , гордом и самолюбивом юноше, рассказы о юности старухи Изергиль и третья часть – о самоотверженном Данко, который ценой своей жизни спасает людей.

В этом разделении рассказа есть особый смысл , как в разделении истории еврейского народа:

1. История гордого и жестоковыйного народа, на протяжении всего времени своей истории отказывающего подчиняться воле Бога по пришествии мессии.

2.  Воспоминание о былом величии и Божественной избранности Изергиль(Израиля).

3.  Ожидание Данко(мессии из Данова колена), который должен принести свободу народу Израиля и свет всему миру.

Изергиль – это связь между миром мертвых и миром живых, ибо она передает мудрость своего народа – религию предков , основанную на истории «избранного народа», молодому поколению. 

В первой части рассказа мы видим повествование, в котором есть двойственный сюжет: с позиции ожидания и со второй позиции наблюдателя-читателя. Т.е. мир с позиции избранного народа и мир , который увидят окружающие не предвзято.

С одной стороны мы видим описание прихода гордого лжемессии Ларры(глазами книжников отвергших Христа), которого отвергает народ, но с другой стороны мы видим в судьбе Ларры историю самого народа израильского и его гонения за свою жестоковыйность и неприятие Божественной истины.

Начало рассказа:

«–Он уже стал теперь как тень, – пора! Он живет тысячи лет, солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать бог с человеком за гордость!..»

И тут же дается описание «земли обетованной»:

«Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это. Далеко за морем, на восход солнца, есть страна большой реки(прим. – от Нила до Евфрата), в той стране каждый древесный лист и стебель травы дает столько тени, сколько нужно человеку, чтоб укрыться в ней от солнца, жестоко жаркого там.Вот какая щедрая земля в той стране!»

Далее мы видим описание  жизни юноши Ларры, который стал тенью, но когда-то был сыном орла и женщины. 

В Молитве ко успению Богородицы есть слова, обращенные к ней:

Ты ….гнездо Орла Небеснаго.( http://hram-kupina.ru/cerkovnyj-kalendar/uspenie-presvyatoj-bogorodicy/molitvy-i-akafist-uspeniyu-bogorodicy/)

Т.е.  символическое именование Ларры как сына женщины  и орла это есть аллегория сына Божия. (Также как антиобраз Ларры в рассказе представлен Данко — это образ Прометея. . По легенде прикованный Прометей был обречён на непрекращающиеся мучения — вновь и вновь прилетавший орёл выклёвывал его печень, которая у него, бессмертного, снова отрастала. Эти муки длились  пока Геракл  не убил стрелой орла и не освободил Прометея. )

Но что же в рассказе?

Ларра жестоко убил женщину, которую жаждал, но она отвергла его из-за страха прогневать отца. Это взбесило Ларру и он жестоко убил девушку. В этом образе Ларра это ветхозаветный народ Израиля, который стал тенью , не имея своего места на земле. Самым страшным наказанием для Ларры было изгнание и сохранение ему жизни, ибо он стал отверженным среди народов. Ларра значит отверженный. Он не смог найти смерти, даже хоть и пытался это сделать. Это было наказание для Ларры до конца его дней. Это описание жизни еврейского народа.

Если же мы попробуем взять конкретные  фразы из рассказа, то увидим символизм  прихода Христа глазами фарисеев и книжников, также как это видноу  Булгакова,  описавшего Иешуа глазами евреев в «Мастере и Маргарите».

Далее в повествовании Изергиль идет «рассказ еврейских мудрецов» о приходе Христа, которого посчитали гордецом и самозванцем:

Ин.18:22  Когда Он сказал это, один из служителей, стоявший близко, ударил Иисуса по щеке, сказав: так отвечаешь Ты первосвященнику? 

«Все смотрели с удивлением на сына орла и видели, что он ничем не лучше их, только глаза его были холодны и горды, как у царя птиц. И разговаривали с ним, а он отвечал, если хотел, или молчал, а когда пришли старейшие племени, он говорил с ними, как с равными себе. Это оскорбило их, и они, назвав его неоперенной стрелой с неотточенным наконечником, сказали ему, что их чтут, им повинуются тысячи таких, как он, и тысячи вдвое старше его. А он, смело глядя на них, отвечал, что таких, как он, нет больше; и если все чтут их – он не хочет делать этого. О!.. тогда уж совсем рассердились они. Рассердились и сказали:

– Ему нет места среди нас! Пусть идет куда хочет.»

Среди дальнейшего рассказа о «гордеце» мы встречаем довольно яркие отсылки к Святому Писанию о Христе:

«У него не было ни племени, ни матери, ни скота, ни жены, и он не хотел ничего этого.

Когда люди увидали это, они снова принялись судить о том, как наказать его. Но теперь недолго они говорили, – тот, мудрый, не мешавший им судить, заговорил сам:

– Стойте! Наказание есть. Это страшное наказание; вы не выдумаете такого в тысячу лет! Наказание ему – в нем самом! Пустите его, пусть он будет свободен. Вот его наказание!

И тут произошло великое. Грянул гром с небес, – хотя на них не было туч(прим.  – после распятия Христа грянул гром и завеса в храме , где собрались книжники разорвалась пополам). Это силы небесные подтверждали речь мудрого(прим. сборщика – речь о первосвященнике Кайафе). Все поклонились и разошлись. А этот юноша, который теперь получил имя Ларра, что значит: отверженный, выкинутый вон, – юноша громко смеялся вслед людям, которые бросили его, смеялся, оставаясь один, свободный, как отец его. Но отец его – не был человеком… А этот – был человек.»(прим. – это опять отсылка к словам книжников о том, что Христос не был Богом, но человеком возомнившим себя богом и опять же , это рассказ устами и глазами книжников, поэтому мессия описывается гордецом и злодеем – «Мк.15:28  И сбылось слово Писания: и к злодеям причтен. »).

Во второй части Изергиль(Израиль ) рассказывает о своей молодости, о красоте и популярности среди воздыхателей. Рассказывает о своих ухажерах , о своих обладателях и о тех, кого желала Изергиль, ибо любовью назвать ее чувства сложно, т.к. это была скорее страсть, которая быстро вспыхивала и быстро угасала:

Первым  был рыбак, это намек на рыбаков Нового завета – учеников Христа в Израиле. Сам же рыбак олицетворяет первую любовь Израиля — ожидаемого Христа(Повествование ведется со времени отвержения истинного мессии) 

« – Я жила с матерью под Фальчи, на самом берегу Бырлада; и мне было пятнадцать лет(прим. сборщика — матери Христа Марии было пятнадцать когда она родила Христа), когда он явился к нашему хутору. Был он такой высокий, гибкий, черноусый, веселый. Сидит в лодке и так звонко кричит он нам в окна:

«Эй, нет ли у вас вина… и поесть мне?» Я посмотрела в окно сквозь ветви ясеней и вижу: река вся голубая от луны, а он, в белой рубахе и в широком кушаке с распущенными на боку концами, стоит одной ногой в лодке, а другой на берегу.»(прим. – это опять отсылка к Писанию, когда Христос вел проповедь с лодки или ходил по воде как «по суху» выйдя из лодки).

«Но мне уж не нравился он тогда – только поет да целуется, ничего больше! Скучно это было уже. »

Сравним теперь с: 

Матф.12:38-39

Тогда некоторые из книжников и фарисеев сказали: Учитель! хотелось бы нам видеть от Тебя знамение.

Но Он сказал им в ответ: род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка;

Народ хотел знамений, но не дано им было знамений ибо у них было писание. Вот и скучно стало Изергиль – «только поет да целуется, ничего больше».

Это образ старухи Изергиль из известного масонского короткометражного мультфильма I pet goat II/ Старая женщина, ожидающая обещанного зачатия для последующего  рождения спасителя.

Также этот образ соотносится с каббалистической Шехиной, и ее водами

Введите описание картинки

Вторым возлюбленным  Изергиль был гуцул:

«Она меня познакомила с молодцом. Был хорош… Рыжий был, весь рыжий – и усы, и кудри! Огненная голова»

В романе «Камо грядеши» Генрика Сенкевича описывается период жизни апостолов Петра и Павла во время царствования римского императора Нерона, после распятия Христа. Этого римского царя в этом романе именуют как «огнебородого», т.е. рыжего. Данное  описание любви к гуцулу —  римский период еврейского народа.

«– А рыбак куда девался? – спросил я.

– Рыбак? А он… тут… Он пристал к ним, к гуцулам. Сначала все уговаривал меня и грозил бросить в воду, а потом – ничего, пристал к ним и другую завел…»

Примыкание рыбака к гуцулам – это христианский период римлян. А то, что рыбак  «другую завел» , это знаменует период христианизации язычников , в лице которых Бог обретает истинных детей, вместо не принявших его потомков Авраама по крови.

Третим был  турок с гаремом,  – это прообраз истории  покорения Византии османам и образования нового царства иудеев —  Хазарского каганата( как территории принявшей когда-то иудаизм);

Сын турка оказался четвертым, но не надолго;

Пятым стал  — поляк, – это период изгнания евреев в т.н. «черту оседлости» на территорию восточной Польши.(европейский период скитания еврейского народа)

После того, как Изергиль ушла от Поляка, она попала к жиду, к шестому по счету. Он же продавать ее стал. Весьма интересный момент, особенно если учесть то, что еврейские гетто в странах Европы организовывались самими же учителями еврейского народа, т.е. искусственное ограничение передвижение народа , как элемент договора между лидерами и главами стран пребывания, а также использование своего же народа его духовными учителями как товара.

После был восьмой —  «достойный пан с изрубленным лицом», которого убили.

После был  девятый — венгр, который также погиб от любви.(Все та же восточная Европа)

Потом десятый  — последняя любовь опять поляк, правда указанный как шляхтич- т.е. поляк относящийся к военизированной части Польши, как символ обретения определенного военного могущества и власти. В рассказе указано на , что к этому моменту  Изергиль было 40 лет . Именно столько лет водил Моисей народ Израиля по пустыне, до того, как обрести «землю обетованную». Обретение своего государства.

Изергиль поехала в плен к любимому, чтобы освободить его;  ей даже пришлось убить охранника – Германию, отказывающуюся отпустить на свободу любимого. Сам же любимый оказался брошен Изергилью, Изергиль же создала семью с одиннадцатым своим ухажером,(не считая тех, кому продавал ее жид), с молдованином , но и тот умер через год. 

Одинадцать любовников, из которых погибли все, кроме жида, от которого Изергиль откупилась. Интересно, почему этот момент во всех анализах произведения обойден стороной?

 Также весьма интересен сам факт того, что ни одного из молодых людей, которых якобы любила Изергиль , она не называла в своем рассказе по имени. Если человек действительно кого-то любит, то он помнит любимого по имени, а не по национальности, как по роду, единственный у кого нет национальности – это рыбак с Прута. Это неспроста. 

Но этот ход Горького с национальностями любовников возможно и был сделан для того, чтобы показать определенные народы и их связь через Изергиль.

Весьма интересно описание того, как смерть преследовала всех «женихов» Изергиль, т.е. везде, где бы Израиль ни селился,  везде он сеял нелюбовь и смерть окружающих народов.

«Я представлял себе воскрешаемых ею людей. Вот огненно-рыжий, усатый гуцул идет умирать, спокойно покуривая трубку. У него, наверное, были холодные, голубые глаза, которые на все смотрели сосредоточенно и твердо. Вот рядом с ним черноусый рыбак с Прута; плачет, не желая умирать, и на его лице, бледном от предсмертной тоски, потускнели веселые глаза, и усы, смоченные слезами, печально обвисли по углам искривленного рта. Вот он, старый, важный турок, наверное, фаталист и деспот, и рядом с ним его сын, бледный и хрупкий цветок Востока, отравленный поцелуями. А вот тщеславный поляк, галантный и жестокий, красноречивый и холодный… И все они – только бледные тени, а та, которую они целовали, сидит рядом со мной живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без огня, – тоже почти тень.»

Потом вывела Изергиль своего любимого и товарищей лесом на свободу – в землю обетованную, в Израиль нынешний. Т.е.  к обретению своего Государства.

Данный рассказ , написанный Горьким в 1894 году оказывается весьма пророческим с данной точки его осмысления.
Вся третья часть посвящена легенде о Данко.

А кто же такой Данко? 

Это потомок ДАНова КОлена, который как и Прометей принесет свет народу находящемуся во тьме. Кроме того, история Данко очень сильно перекликается с историей ветхозаветного Моисея, который выводил народ Израиля из Египта. Об этом также упоминает школьный учитель православной школы  Кутаневич Наталья(http://www.myshared.ru/slide/889546/)

«В чём сходство сюжетов библейской истории и легенды о Данко? 2. Чем сюжет легенды о Данко отличается от библейской истории? 1. Моисей и Данко действуют в сходных обстоятельствах- выводят людей из опасных для дальнейшего проживания мест. В том и в другом случае путь оказывается трудным, а отношения Моисея и Данко с толпой осложняются с потерей веры людей в своё спасение. 2. Моисей во всём опирается на помощь Бога, потому что исполняет Его волю. Господь вмешивается, когда видит, что люди его ослушались: наказывает израильтян, только после испытаний выводит на путь к обещанной земле обетованной. 3. Данко сам вызывается спасти людей, ему никто не помогает, он сам сумел сплотить и повести дальше охваченных злобой людей.»

Мы видим в Данко прообраз Моисея и тот же ропот народа, восставшего на избавителя:

«– Ты, – сказали они, – ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и утомил, и за это ты погибнешь!»

Но Данко выступает от своего имени, а не от имени Бога:

«– Вы сказали: «Веди!» – и я повел! – крикнул Данко, становясь против них грудью. – Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы? Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец!»

Данко, «Пришедший во имя свое» не может вести народ с Божьей помощью , ибо пришел сам и от своего гордого сердца, хоть и описывается в рассказе о том, что он им(сердцем) пожертвовал, но это жертва эта была во «имя свое».

Кстати, обязательство «разрезать себе грудь и вырвать сердце» в случае нарушения масонской клятвы входило и до сих пор продолжает входить в состав церемониала масонского посвящения, о котором судя по всему и Горький знал.

«Нужно было уйти из этого леса, и для того были две дороги: одна – назад, – там были сильные и злые враги, другая – вперед, – там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота.»(прим.  – «цепкий ил болота – это лжеучение иудаизма , окончательно погрязшее в изворотливости талмудизма и каббалы).

«Это были все-таки сильные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы.»

«Подобно греческому Прометею, похитившему священный огонь у богов и отдав его людям, Шнеур-Залман полагал, что совершил подвиг, сделав достоянием масс тайное учение “Зогар”».https://www.moshiach.ru/torah/4/11363.html

 В третьей части повествуется о страдании народа и об ожидании спасителя, который выведет Израиля из густого леса вековых заблуждений и сохранению при этом заветов, данных им. Дорога назад(признание убийства спасителя) была невозможна, ибо там были враги и выбор приходился лишь на дальнейший путь вперед. Люди падали духом, роптали на фарисеев из Данова колена, которые обещали много веков подряд освобождение и мир, но которые никак не приходили; пока наконец не явился из народа тот самый Данко, освятивший им путь выхода. 

« Страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем над трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, – и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче … Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни… Но тут явился Данко и спас всех один»

Такое описание пути Данко(мессии из ДАНова КОлена) скорее подходит к описанию имевшего место прихода Христа, как спасителя явившего путь ко спасению ценой своей жизни. Образ Данко , как Прометея, дающего свет знания – это образ Люцифера(в переводе светоносного) – образ обольстителя, который якобы дает свет познания добра и зла, но на самом деле несет погибель души. 

Т.е. Данко это образ антихриста, но описанный глазами книжников , по оЖИДаниям которых он будет долгожданным мессией.

 «И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой.»

О том, что в порыве Божией ревности евреи раздирали одежды свои написано более 10 раз в Библии:

4Цар.5:8  Когда услышал Елисей, человек Божий, что царь Израильский разодрал одежды свои, то послал сказать царю: для чего ты разодрал одежды свои? пусть он придет ко мне, и узнает, что есть пророк в Израиле.

«Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, – кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и – умер.»

Еврейское учение хасидизма говорит нам о том, что у еврея в отличии от гоя есть два типа души – животная и божественная. Божественная душа разделена среди еврейского народа и соответствует их учению о «божественных искрах», как особых огоньках разделенной души Бога среди душ  еврейского народа.

«– Видишь ты искры? – спросила меня Изергиль.

– Вон те, голубые? – указывая ей на степь, сказал я.

– Голубые? Да, это они… Значит, летают всё-таки! Ну-ну… Я уж вот не вижу их больше. Не могу я теперь многого видеть.

– Откуда эти искры? – спросил я старуху. Я слышал кое-что раньше о происхождении этих искр, но мне хотелось послушать, как расскажет о том же старая Изергиль.

– Эти искры от горящего сердца Данко. Было на свете сердце, которое однажды вспыхнуло огнем… И вот от него эти искры.»

Последними словами Горького были: «А знаешь, я сейчас с Богом спорил. Ух, как спорил!»

Цели урока: систематизировать знания
учащихся о стилях речи, подготовить их к
написанию исследовательской работы дома.

Образовательная: сопоставить тексты
различных стилей, провести их исследование.

Развивающая: формировать навыки поисковой
и исследовательской деятельности.

Воспитательные: формировать
коммуникативные навыки работы в группе и в паре;
воспитывать любовь к родному языку, его
лексическому богатству.

Оборудование:

1. Компьтер, проектор, экран.
2. Раздаточный материал.
3. Портфолио учащихся.

Ход урока

1. Организационный момент (проверка готовности:
   наличие тетрадей, портфолио учащихся) .
2. Проверка домашнего задания: учащиеся, используя
   опорный конспект “Классификация стилей речи”,
   дома подбирали из текстов примеры слов,
   словосочетаний, предложений разных стилей. На
   уроке читают свои примеры и доказывают, что они
   относятся к определённому стилю речи.
3. Тема урока.

1) Учитель: “Каждый стиль речи имеет свои
функции (назначение), поэтому они называются
функциональными стилями. Для каждого из них
характерны свои особенности, жанры, языковые
средства, сферы общения. Обратимся к конкретным
текстам и определим, к какому функциональному
стилю они относятся и почему”.

Раздаточный материал: “Скульптура – слово
латинское, первоначально обозначало “высекание,
вырубание фигур из твёрдого материала”.
Впоследствии этим словом назывались и лепные
произведения. Скульптура бывает круглой (её
можно обозревать со всех сторон) и рельефной
(скульптурное изображение на плоскости).
Произведения скульптуры делятся на станковые
(могут быть выставлены всюду) и монументально–
декоративные (компоненты архитектурной
композиции здания, моста, площади, парка)”.

На листах раздаточного материала учащиеся
должны написать стиль речи, его особенности,
языковые средства, сферу употребления. Ответы
сверяют с ответом на экране: “Текст научного
стиля. Для него характерны точность, строгость,
доказательность. Он может быть употреблён в
справочнике, научной статье, докладе. В тексте
изложена научная информация, использованы
термины искусствоведения: “лепные
произведения”, “круглая скульптура”,
“изображения на плоскости”, “станковая
скульптура”, “монументально-декоративные”,
“компоненты архитектурной композиции”.

Раздаточный материал: “Статья 1. Российская
Федерация – Россия есть демократическое
федеративное правовое государство с
республиканской формой правления. Статья 2.
Человек, его права и свободы являются высшей
ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и
свобод человека и гражданина – обязанность
государства”. (Из Конституции Российской
Федерации)

Учащиеся выполняют то же задание и сверяют с
ответом на экране: “Текст официально-делового
стиля. Для него характерны конкретность,
чёткость, строгость. Он предназначен для
обслуживания деятельности государственных
учреждений. В тексте использованы деловые
обороты речи: “статья”, “основы
конституционного строя”, “права и свободы”,
“Российская Федерация”, “республиканская
форма правления”, “федеративное правовое
государство”, “обязанность государства”.

Раздаточный материал: “Самая большая
ценность народа – его язык, на котором он пишет,
говорит, думает! Вся сознательная жизнь человека
проходит через родной ему язык… Язык каждого
человека – это его мировоззрение и поведение. И
если вы хотите быть по-настоящему образованным и
культурным человеком, то обращайте внимание на
свой язык. Говорите правильно, точно, экономно”.
(Д.С.Лихачёв “Земля родная”)

Учащиеся выполняют то же задание и сверяют с
ответом на экране: “Текст публицистического
стиля. Основные его функции – воздействие и
информирование. Для него характерны
экспрессивность, эмоциональность, призывность,
открытая авторская позиция. Данный текст
использован в публицистической статье.
Применена общественно-политическая лексика:
“ценность народа”, “сознательная жизнь”,
“родной язык”, “образованный и культурный
человек”; абстрактные существительные:
“мировоззрение”, “поведение”; восклицательные
и побудительные предложения”.

Раздаточный материал: “ Ночь глубокая уже
стояла над притихшей землёй. Разлив звёздного
блеска был ярок, почти нестерпим… Осенние
созвездия блистали в ведре с водой и в маленьком
оконце избы… Звёздная ночь проходила над землёй,
роняя холодные искры метеоров…”
(К.Г.Паустовский)

Учащиеся выполняют то же задание и сверяют с
ответом на экране: “Текст художественного стиля,
так как имеет эмоционально-эстетическую функцию,
воздействует на читателя, создаёт определённое
настроение. Для него характерны образность,
эмоциональность, недосказанность, наличие
описания. Использованы тропы и фигуры речи
(эпитеты: “притихшая земля”, “осенние
созвездия”, “холодные искры”; метафоры: “ночь
стояла”, “ночь проходила и роняла искры”;
экспрессивная лексика: “разлив блеска”,
“маленькое оконце избы”; инверсия “ночь
глубокая”).

Раздаточный материал: “Видишь там искры? –
спросила меня Изергиль. – Это искры от горящего
сердца Данко. Я расскажу тебе. Тоже старая сказка.
Старое, всё старое! Видишь, сколько в старине
всего? А теперь вот нет такого. Почему? Ну-ка,
скажи! Не скажешь… Что ты знаешь? Что вы все
знаете, молодые? Э-хе-хе! Смотрели бы в старину
зорко – там все отгадки найдутся… И вижу я, что
многие не живут-то, а всё примеряются. А когда
обворуют сами себя, то начнут плакаться на
судьбу… Каждый сам себе судьба!” (М.Горький
“Старуха Изергиль”)

Учащиеся выполняют то же задание и сверяют с
ответом на экране: “Пример разговорной речи,
взятый из художественной литературы, – это
подобие естественной разговорной речи, которая
обработана автором в соответствии с целями и
задачами произведения. Замечательные образцы
разговорной речи представили в своих
произведениях М.Шолохов, В.Шукшин, М.Зощенко. Для
данного текста характерны обмен информацией с
собеседником; оценочность; монологическая форма
речи; простые вопросительные и восклицательные
предложения; эмоционально-экспрессивная
лексика: “обворуют себя”, “начнут плакаться”,
“что ты знаешь”, “каждый сам себе судьба”;
использование междометия “э-хе-хе”, обращения
“молодые”; частиц: “ну-ка”, “не живут-то”, “всё
примеряются”, “теперь вот”.

2) Учитель: “Стили литературного языка чаще
всего сопоставляются на основе анализа их
лексического состава, так как именно в лексике
заметнее всего проявляются различия между
ними”.

Задание. В синонимических рядах слов,
представленных на экране, определите, в каких
стилях речи они могут употребляться:

• глазник – окулист (разговорный, научный)
• врун – лжец (публицистический, художественный)
• нехватка – дефицит (деловой, публицистический)
• развлечение – потеха (публицистический,
  разговорный, художественный)

3) Учитель: “Стилистически окрашенная
лексика требует тщательного отбора. Особенно
недопустимо неоправданное смешение в речи
лексики разных стилей. В таком случае
высказывание становится разноголосым, то есть
лишается внутренней гармонии – это называется
стилистической ошибкой”.

Задание. В предложениях на экране найдите
стилистические ошибки и объясните их:

а) А когда вечером они разогревали загустевшее
варево, небо блистало ясными слезами слёз.
(Поэтические слова: “блистало”, “ясные слёзы
звёзд” недопустимы с разговорным выражением
“загустевшее варево”)

б) Хищения производились путём
непосредственного изъятия из кладовки. (В
выписке из судебного акта недопустимо
употребление разговорного слова “кладовка”,
необходимо использовать слово “кладовая”)

в) Я, Лазарев Денис, родился 18 марта 1996 года. Моя
мама – врач, папа – инженер. (В анкетах,
автобиографиях пишется “мать”, “отец” вместо
разговорного “мама”, “папа”)

4) Учитель: “Мы знаем, что стилистические
границы современного литературного языка могут
быть подвижны. Проникновение элементов других
стилей в разные тексты тогда оправдано, если оно
естественно и гармонично дополняет данный
текст”.

Задание. Обратимся к фразам на экране:

Человек рождается со способностью откликаться
на чужую боль. (Д.Гранин)

За всё добро расплатимся добром, за всю любовь
расплатимся любовью. (Н.Рубцов)

Задание. Как вы их поняли? Можно ли объединить
их общей мыслью? Какой? (Они объединены одной
мыслью: человеку свойственно проявлять чувство
сострадания, доброты, милосердия. Без этого наши
души черствеют, сердца ожесточаются)

Учитель: “Первая фраза взята из статьи
Д.Гранина “О милосердии”, вторая – из
стихотворения Н.Рубцова “Русский огонёк”.
Сопоставим эти тексты, определим их
стилистическую принадлежность”. Учащиеся
работают с текстами в раздаточных карточках.

Учащиеся: “Текст Д.Гранина –
публицистический, он изобилует социальной
лексикой: “разговоры о нравственности”,
“чувство милосердия”, “старомодный термин”,
“проявление нравственности”, “социологические
измерения”, “классическая формула”, “призыв к
милосердию”, “воспитание чувства”; имеет
функции информирования и воздействия, обладает
экспрессивностью и призывностью; в тексте
рассматривается общественно значимая проблема,
есть чёткая позиция автора, но есть и лексика
художественного стиля: “слова стареют”,
“чувство заглохло”, “выношено слово”.

Учащиеся: “Второй текст принадлежит
художественному стилю. Он также воздействует на
читателя, заставляет сопереживать. Доброта
старой русской женщины вызывает в нас чувство
благодарности, желание так же откликаться на
чужую боль. Автор использует средства
выразительности: “снега оцепенели”, “оцепенели
ели”, “в мёртвом поле”, “тихий свет”, “как
сторожевой”; элементы разговорной речи: “скажи,
родимый”, “дай бог”, “всем не угодишь”,
“пользы не прибудет”, “господь с тобой”;
эмоционально-экспрессивную лексику:
“расплатимся любовью”, “в предчувствии
тревожном”, “отчаянно далёк”, “среди тревог
великих и разбоя”, “и нет тебе покоя”. Но
несмотря на художественность текста,
стихотворение воспринимается как громкий призыв
к общественному сознанию и приобретает
публицистический характер”.

Учитель: “Оба автора говорят нам об одной
проблеме человечества, заставляют задуматься
над своими поступками, быть милосердны ко всем,
переживать чужую боль, как свою. В обоих текстах
чётко определена позиция авторов: милосердие
необходимо в жизни, поэтому использование ими
лексики разных стилей оправдано”.

Домашнее задание: написать небольшую
исследовательскую работу по тексту-отрывку из
автобиографической повести В.Астафьева
“Последний поклон”: доказать его
стилистическую принадлежность; выделить
проблему, поставленную в тексте, и позицию
автора; сравнить её с позицией Д.Гранина и
Н.Рубцова по выявленной проблеме.

Урок-размышление «Легенда о Данко» из рассказа М.Горького «Старуха Изергиль». Романтический характер легенды»

Автор: Малинкина Елена Владимировна

Организация: МБОУ Мурзицкая ООШ

Населенный пункт: Нижегородская область, Кулебакский район, с .Мурзицы

         Задачи урока:

 Образовательные:

проанализировать легенду о Данко с точки зрения ее идейного и художественного своеобразия;  познакомить с  особенностями романтического произведения.

Воспитательные:

 воспитать в учащихся такие  нравственные  качества, как: любовь к людям,  доброту, бескорыстие,  целеустремлённость, настойчивость, веру в себя.

Развивающие:

 способствовать формированию читательской позиции;

развивать творческие способности учащихся;

формировать коммуникативные навыки.

Вид урока : урок — размышление

Методы:  беседа,  частично – поисковый, метод проектов.

Форма работа: групповая

Оборудование урока.

 1 М.Горький «Легенда о Данко ( текст).

 2.Компьютер.

 3.Мультимедийный проектор.

 4.Презентация к уроку.

 5. Видеоролик «Легенда о Пламенном Сердце»

Эпиграф к уроку

                                                                        Любовь к людям – это ведь и есть те крылья,  

на которых человек поднимается выше всего.   

                                                                                                                              М. Горький

Ход урока

 —Здравствуйте, ребята.  Сегодня мы с вами познакомимся с ещё одним прекрасным произведением М Горького « Легенда о Данко»

— Откройте тетради , запишите число, тему урока и эпиграф к нему.

— О ком сегодня мы будем говорить на уроке? ( О Данко, о «Легенде о Данко»).

Однако мы сегодня будем говорить не просто о герое,   о легенде , но ещё и поговорим о таком литературном направлении как романтизм и  о  чертах романтического произведения.

  «Легенда о Данко» — это одна из историй, рассказанных старухой Изергиль в одноимённом рассказе.

    Рассказ “ Старуха  Изергиль ” написан Горьким в 1895 году. Тема рассказа – смысл человеческой жизни, вопросы человеческого счастья.

Ученик читает текст.

       «С моря поднималась туча – черная, тяжелая, суровых очертаний, похожая на горный хребет. Она ползла в степь. С ее вершины срывались клочья облаков, неслись вперед ее и гасили звезды одну за другой. Море шумело. Недалеко от нас, в лозах винограда, целовались, шептали и вздыхали.

 Видеоролик «Легенда о пламенном сердце» (Сначала до слов « злые враги»)

— Почему же эти сильные, смелые  люди не оказали сопротивление врагу? (Ответы учащихся)

 -Правы мы или нет, мы поймем после анализа легенды.

 Работа с текстом художественного произведения.

 1 группа «Природа» .

— Найдите описание природы . Как рисует её  автор? Какие языковые средства употребляет?

Там были болота и тьма, потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не видать было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то подымался смрад, и от него люди гибли один за другим…..

…там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота. Эти каменные деревья стояли молча и неподвижно днем в сером сумраке и еще плотнее сдвигались вокруг людей по вечерам, когда загорались костры. И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору. А еще страшней было, когда ветер бил по вершинам деревьев и весь лес глухо гудел, точно грозил и пел похоронную песню тем людям

( Горький олицетворяет природу, она живёт и действует наравне с человеком, но она враждебна , как и  враги, грозит ему смертью.  Нарисовать образ природы помогают следующие языковые средства:

 эпитеты: старый лес, каменные деревья, крепкая тьма, ядовитый смрад, похоронную песню.

Метафоры:  кольцо  крепкой тьмы .. точно собиралось раздавить их, деревья — великаны.

 Олицетворения: деревья стояли молча и неподвижно,  сдвигались вокруг людей по вечерам, .лес гудел, грозил, пел, тени прыгали в безмолвной пляске,  торжествуют злые духи болот.

Гипербола: лучи солнца не могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву.)

2 группа «Люди»

— Как ведут себя люди ? Как описывает  автор их состояние?  Какие языковые  средства для этого употребляет?

Тогда стали плакать жёны и дети этого племени, а отцы задумались и впали в тоску…

Это были все-таки сильные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота… Люди все сидели и думали. Но ничто – ни работа, ни женщины не изнуряют тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум… Страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем над трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, — и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче …

Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни…

 ( Вначале тоска, потом страх, а затем и ужас сковывает людей ( приём градации) , они «ослабли от дум», готовы сдаться. Горький показывает, как постепенно сдаются люди и уже готовы « идти к врагу и принести ему в дар волю свою..»

Для этого М.Горький использует эпитеты: скованных страхом, трусливые слова, робкие, тихие слова, рабская жизнь; метафоры: страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем, принести в дар волю свою, повторы)

 «Но тут явился Данко и спас всех один» — пишет М. Горький.

 — Почему люди поверили Данко и сделали его своим вожаком?

(Данко — один из тех людей, молодой красавец. Красивые — всегда смелы…. Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня.)

-Какие слова произносит Данко? Что он предлагает людям?

 («И вот он говорит им, своим товарищам:

— Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец — все на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!..»)

-И вот Данко повёл людей. Как вначале шли люди?

(« Дружно все пошли за ним — верили в него»).

— Что же происходит потом? Почему по – другому повели себя люди?

(Путь был трудным, и «люди пали духом»)

— Найдите описание данного пути. Какие языковые средства использует для этого автор?

» Трудный путь это был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную гнилую пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной. Переплелись их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг много стоил пота и крови тем людям. Долго шли они… Все гуще становился лес, все меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он, молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди их и был бодр и ясен.

Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей. И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей. А из тьмы ветвей смотрело на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это был трудный путь, и люди, утомленные им, пали духом.

(Метафоры: болото разевало.. пасть, глотая людей; деревья заступали дорогу могучей стеной; олицетворения: деревья зашептали глухо, грозно; скрипели, гудели, казались живыми; сравнения: переплелись их ветки между собой; как змеи, началась гроза, и  «в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи». Страх людей, их беспомощность перед природой подчёркивают и антонимы:» маленькие люди» и «большие деревья», и обрамление данной части: начинается она словами «трудный путь» и ими же заканчивается, что ещё раз подчёркивает безысходность людей в данной ситуации. )

— Почему люди « в злобе и гневе» обрушились на Данко и приговорили его к смерти?

(Людям  « стыдно было сознаться в своем бессилии», и  они боялись признаться в этом себе и другим)

Читает наизусть подготовленный ученик.

«- Ты умрешь! Ты умрешь! — ревели они.

А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем тоску.

А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь…

— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.

— Идем! — крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям».

—С кем сравнивает автор людей?

( Автор сравнивает людей со зверями, с волками, и повадки у них звериные:

« и стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко»)

-Как ведёт себя Данко?

(Данко « разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой» и вновь повёл людей за собой)

_ Почему так поступил Данко?.

(«Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут»).

— Как  пишет автор о сердце Данко?

( Сердце Данко – «факел великой любви к людям»( перифраз) « пылало так ярко, как солнце, ярче солнца» ( сравнение)).

— Прочитайте окончание легенды. ( Со слов: «И вот лес расступился..»)

_ Данко вывел людей и умер. Почему же люди не заметили его смерти?

(Они были счастливы, радостны, полны надежд, ведь светит солнце, перед глазами широкая степь).

— А Данко был ли счастлив перед смертью? Подтвердите свою мысль словами   из текста.

( Конечно. Горький пишет: « кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся». Он любил людей и ничего не ждал за свою любовь взамен. Данко счастлив, потому что он помог людям).

 — Почему один « осторожный человек» наступил на сердце Данко? Обратите внимание на эпитет «осторожный». Осторожный – это какой?

-Посмотрите, какое значение имеет слово «осторожный в словаре Ожегова».

1. Предусматривающий возможную опасность, не опрометчивый. Он человек очень осторожный.

2. Сдержанный, бережный негрубый. Осторожное обращение с больными.

( Испугался показаться хуже него,  не каждый способен на подвиг).

Итак, почему же эти сильные, смелые  люди не оказали сопротивление врагу?

( Они были сильны  физически, а не духом, поэтому и струсили, испугались опасности, каждый думал только о себе, а не о другом).

А могло ли описанное Горьким произойти в жизни?

(Нет).

— Обратите внимание на жанр произведения. Вспомним определение жанра.

 Легенда- произведение, созданное народной фантазией, где сочетается реальное и фантастическое.

 В основу «Легенды о Данко» легла библейская история о Моисее.

«Повелел Бог Моисею вывести еврейский народ из Египта. Сотни лет прожили евреи в Египте, и им очень грустно расставаться с насиженными местами. Составились обозы, и евреи тронулись в путь.

Вдруг египетский царь пожалел, что отпустил своих рабов. Случилось так, что евреи подошли к морю, когда увидели позади себя колесницы египетских войск. Взглянули евреи и ужаснулись: впереди море, а сзади вооруженное войско. Но милосердный Господь спас евреев от гибели. Он велел Моисею ударить палкой по морю. И вдруг воды расступились и стали стенами, а посередине стало сухо. Евреи устремились по сухому дну, а Моисей опять ударил палкой по воде, и за спинами израильтян она снова сомкнулась.

Далее евреи шли по пустыне, и Господь постоянно заботился о них. Господь велел Моисею ударить палкой по скале, и из нее хлынула холодная вода.

Много милостей оказывал Господь евреям, но они не были признательны. За непослушание и неблагодарность Бог наказал евреев: сорок лет они блуждали в пустыне, никак не могли прийти в землю, обещанную Богом.

Наконец, Господь сжалился над ними и приблизил их к этой земле. Но в это время вождь их Моисей умер».

( Микроисследование: сравнительный анализ»Легенды о Данко» и библейской истории.  Выступление ученицы) .

_ Мы с вами отметили , что в основу легенды легли библейские мотивы, но в ней много есть и фантастического.  Это романтическое произведение и принадлежит к такому направлению, как романтизм.

Романтизм – направление в литературе, характерным признаком которого является отображение и воспроизведение жизни вне реально-конкретных связей человека с окружающей действительностью, изображение исключительной личности, часто одинокой и не удовлетворенной настоящим, устремленной к далекому идеалу и потому находящейся в резком конфликте с обществом.

Характерные признаки романтического произведения.

         герой противопоставляется «толпе»;

    герой обладает качествами, которые представлены автором только в превосходной степени;

необычный пейзаж, обязательно вольный, доступный всем ветрам и дождям.

Докажем, что «Легенда о Данко»- романтическое произведение, а Данко — романтический герой.

( Ответы учащихся)

Данко – герой, человек, отдавший жизнь за спасение людей, но это романтический герой, но и в реальной жизни есть немало  людей, пожертвовавших собой во имя жизни других. 23 февраля мы с вами отмечали замечательный праздник – День защитника Отечества, праздник тех, кто победил  фашизм, тех, кто охранял и будет охранять рубежи нашей страны.

( Сведения о героях — кулебачанах, ушедших на фронт)

23 февраля произошло ещё одно значительное событие-  закрытие XXII Олимпийских игр в Сочи. Всех наших олимпийцев мы тоже по праву можем считать героями. Почему?

 ( Они защитили честь  нашей страны, победили в командном первенстве, завоевав  33 медали(13+11+9))

Итак, что же за человек- герой. Какими чертами он должен обладать?

( Учащиеся прикрепляют на доске таблички , на которых написаны черты героя: храбрость, мужество, сила, красота, любовь к людям, мужество, сила воли, смелость.)

_  Какая  из них самая главная?

     (Любовь к людям.)

«Любовь к людям – это ведь и есть те крылья,   на которых человек поднимается выше всего», — говорил М. Горький. Именно об этой любви он и писал в своих произведениях.    Если человек любит другого, он способен на самопожертвование,  и в его жизни  «всегда найдется место подвигу»  .  

Д/ з. Написать мини – сочинение  о человеке, совершившем героический поступок, или герое – кулебачанине.      

Опубликовано: 03.09.2015

• I
• II
• III

I

Я слы­шал эти рас­сказы под Аккер­ма­ном, в Бес­са­ра­бии, на мор­ском берегу.

Одна­жды вече­ром, кон­чив днев­ной сбор вино­града, пар­тия мол­да­ван, с кото­рой я рабо­тал, ушла на берег моря, а я и ста­руха Изер­гиль оста­лись под густой тенью вино­град­ных лоз и, лежа на земле, мол­чали, глядя, как тают в голу­бой мгле ночи силу­эты тех людей, что пошли к морю.

Они шли, пели и сме­я­лись; муж­чины – брон­зо­вые, с пыш­ными, чер­ными усами и густыми куд­рями до плеч, в корот­ких курт­ках и широ­ких шаро­ва­рах; жен­щины и девушки – весе­лые, гиб­кие, с темно-синими гла­зами, тоже брон­зо­вые. Их волосы, шел­ко­вые и чер­ные, были рас­пу­щены, ветер, теп­лый и лег­кий, играя ими, звя­кал моне­тами, впле­тен­ными в них. Ветер тек широ­кой, ров­ной вол­ной, но ино­гда он точно пры­гал через что-то неви­ди­мое и, рож­дая силь­ный порыв, раз­ве­вал волосы жен­щин в фан­та­сти­че­ские гривы, взды­мав­ши­еся вокруг их голов. Это делало жен­щин стран­ными и ска­зоч­ными. Они ухо­дили всё дальше от нас, а ночь и фан­та­зия оде­вали их всё прекраснее.

Кто-то играл на скрипке… девушка пела мяг­ким кон­тральто, слы­шался смех…

Воз­дух был про­пи­тан ост­рым запа­хом моря и жир­ными испа­ре­ни­ями земли, неза­долго до вечера обильно смо­чен­ной дождем. Еще и теперь по небу бро­дили обрывки туч, пыш­ные, стран­ных очер­та­ний и кра­сок, тут – мяг­кие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голу­бые, там – рез­кие, как обломки скал, матово-чер­ные или корич­не­вые. Между ними лас­ково бле­стели темно-голу­бые клочки неба, укра­шен­ные золо­тыми кра­пин­ками звезд. Всё это – звуки и запахи, тучи и люди – было странно кра­сиво и грустно, каза­лось нача­лом чуд­ной сказки. И всё как бы оста­но­ви­лось в своем росте, уми­рало; шум голо­сов гас, уда­ля­ясь, пере­рож­дался в печаль­ные вздохи.

– Что ты не пошел с ними? – кив­нув голо­вой, спро­сила ста­руха Изергиль.

Время согнуло ее попо­лам, чер­ные когда-то глаза были тусклы и сле­зи­лись. Ее сухой голос зву­чал странно, он хру­стел, точно ста­руха гово­рила костями.

– Не хочу, – отве­тил я ей.

– У!.. ста­ри­ками роди­тесь вы, рус­ские. Мрач­ные все, как демоны… Боятся тебя наши девушки… А ведь ты моло­дой и сильный…

Луна взо­шла. Ее диск был велик, кро­ваво-кра­сен, она каза­лась вышед­шей из недр этой степи, кото­рая на своем веку так много погло­тила чело­ве­че­ского мяса и выпила крови, отчего, навер­ное, и стала такой жир­ной и щед­рой. На нас упали кру­жев­ные тени от листвы, я и ста­руха покры­лись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли тени обла­ков, про­пи­тан­ные голу­бым сия­нием луны, они стали про­зрач­ней и светлей.

– Смотри, вон идет Ларра!

Я смот­рел, куда ста­руха ука­зы­вала своей дро­жа­щей рукой с кри­выми паль­цами, и видел: там плыли тени, их было много, и одна из них, тем­ней и гуще, чем дру­гие, плыла быст­рей и ниже сестер, – она падала от клочка облака, кото­рое плыло ближе к земле, чем дру­гие, и ско­рее, чем они.

– Никого нет там! – ска­зал я.

– Ты слеп больше меня, ста­рухи. Смотри – вон, тем­ный, бежит степью!

Я посмот­рел еще и снова не видел ничего, кроме тени.

– Это тень! Почему ты зовешь ее Ларра?

– Потому что это – он. Он уже стал теперь как тень, – пора! Он живет тысячи лет, солнце высу­шило его тело, кровь и кости, и ветер рас­пы­лил их. Вот что может сде­лать Бог с чело­ве­ком за гордость!..

– Рас­скажи мне, как это было! – попро­сил я ста­руху, чув­ствуя впе­реди одну из слав­ных ска­зок, сло­жен­ных в степях.

И она рас­ска­зала мне эту сказку.

«Мно­гие тысячи лет про­шли с той поры, когда слу­чи­лось это. Далеко за морем, на вос­ход солнца, есть страна боль­шой реки, в той стране каж­дый дре­вес­ный лист и сте­бель травы дает столько тени, сколько нужно чело­веку, чтобы укрыться в ней от солнца, жестоко жар­кого там.

«Вот какая щед­рая земля в той стране! «Там жило могу­чее племя людей, они пасли стада и на охоту за зве­рями тра­тили свою силу и муже­ство, пиро­вали после охоты, пели песни и играли с девушками.

«Одна­жды, во время пира, одну из них, чер­но­во­ло­сую и неж­ную, как ночь, унес орел, спу­стив­шись с неба. Стрелы, пущен­ные в него муж­чи­нами, упали, жал­кие, обратно на землю. Тогда пошли искать девушку, но – не нашли ее. И забыли о ней, как забы­вают обо всем на земле».

Ста­руха вздох­нула и замол­чала. Ее скри­пу­чий голос зву­чал так, как будто это роп­тали все забы­тые века, вопло­тив­шись в ее груди тенями вос­по­ми­на­ний. Море тихо вто­рило началу одной из древ­них легенд, кото­рые, может быть, созда­лись на его берегах.

«Но через два­дцать лет она сама при­шла, изму­чен­ная, иссох­шая, а с нею был юноша, кра­си­вый и силь­ный, как сама она два­дцать лет назад. И, когда ее спро­сили, где была она, она рас­ска­зала, что орел унес ее в горы и жил с нею там, как с женой. Вот его сын, а отца нет уже; когда он стал сла­беть, то под­нялся, в послед­ний раз, высоко в небо и, сло­жив кры­лья, тяжело упал оттуда на ост­рые уступы горы, насмерть раз­бился о них…

«Все смот­рели с удив­ле­нием на сына орла и видели, что он ничем не лучше их, только глаза его были холодны и горды, как у царя птиц. И раз­го­ва­ри­вали с ним, а он отве­чал, если хотел, или мол­чал, а когда при­шли ста­рей­шие пле­мени, он гово­рил с ними, как с рав­ными себе. Это оскор­било их, и они, назвав его неопе­рен­ной стре­лой с неот­то­чен­ным нако­неч­ни­ком, ска­зали ему, что их чтут, им пови­ну­ются тысячи таких, как он, и тысячи вдвое старше его. А он, смело глядя на них, отве­чал, что таких, как он, нет больше; и если все чтут их – он не хочет делать этого. О!.. тогда уж совсем рас­сер­ди­лись они. Рас­сер­ди­лись и сказали:

«– Ему нет места среди нас! Пусть идет, куда хочет.

«Он засме­ялся и пошел, куда захо­те­лось ему, – к одной кра­си­вой девушке, кото­рая при­стально смот­рела на него; пошел к ней и, подойдя, обнял ее. А она была дочь одного из стар­шин, осу­див­ших его. И, хотя он был кра­сив, она оттолк­нула его, потому что боя­лась отца. Она оттолк­нула его да и пошла прочь, а он уда­рил ее и, когда она упала, встал ногой на ее грудь, так, что из ее уст кровь брыз­нула к небу, девушка, вздох­нув, изви­лась змеей и умерла.

«Всех, кто видел это, око­вал страх, – впер­вые при них так уби­вали жен­щину. И долго все мол­чали, глядя на нее, лежав­шую с откры­тыми гла­зами и окро­вав­лен­ным ртом, и на него, кото­рый стоял один про­тив всех, рядом с ней, и был горд, – не опу­стил своей головы, как бы вызы­вая на нее кару. Потом, когда оду­ма­лись, то схва­тили его, свя­зали и так оста­вили, находя, что убить сей­час же – слиш­ком про­сто и не удо­вле­тво­рит их».

Ночь росла и крепла, напол­ня­ясь стран­ными тихими зву­ками. В степи печально посви­сты­вали сус­лики, в листве вино­града дро­жал стек­лян­ный стре­кот куз­не­чи­ков, листва взды­хала и шеп­та­лась, пол­ный диск луны, раньше кро­ваво-крас­ный, блед­нел, уда­ля­ясь от земли, блед­нел и всё обиль­нее лил на степь голу­бо­ва­тую мглу…

«И вот они собра­лись, чтобы при­ду­мать казнь, достой­ную пре­ступ­ле­ния… Хотели разо­рвать его лошадьми – и это каза­лось мало им; думали пустить в него всем по стреле, но отвергли и это; пред­ла­гали сжечь его, но дым костра не поз­во­лил бы видеть его муче­ний; пред­ла­гали много – и не нахо­дили ничего настолько хоро­шего, чтобы понра­ви­лось всем. А его мать сто­яла перед ними на коле­нях и мол­чала, не находя ни слез, ни слов, чтобы умо­лять о пощаде. Долго гово­рили они, и вот один муд­рец ска­зал, поду­мав долго:

«– Спро­сим его, почему он сде­лал это?

«Спро­сили его об этом. Он сказал:

«– Раз­вя­жите меня! Я не буду гово­рить связанный!

«А когда раз­вя­зали его, он спросил:

«– Что вам нужно? – спро­сил так, точно они были рабы…

«– Ты слы­шал… – ска­зал мудрец.

«– Зачем я буду объ­яс­нять вам мои поступки?

«– Чтоб быть поня­тым нами. Ты, гор­дый, слу­шай! Все равно, ты умрешь ведь… Дай же нам понять то, что ты сде­лал. Мы оста­емся жить, и нам полезно знать больше, чем мы знаем…

«– Хорошо, я скажу, хотя я, может быть, сам неверно пони­маю то, что слу­чи­лось. Я убил ее потому, мне кажется, – что меня оттолк­нула она… А мне было нужно ее.

«– Но она не твоя! – ска­зали ему.

«– Разве вы поль­зу­е­тесь только своим? Я вижу, что каж­дый чело­век имеет только речь, руки и ноги… а вла­деет он живот­ными, жен­щи­нами, зем­лей… и мно­гим еще…

«Ему ска­зали на это, что за всё, что чело­век берет, он пла­тит собой: своим умом и силой, ино­гда – жиз­нью. А он отве­чал, что он хочет сохра­нить себя целым.

«Долго гово­рили с ним и нако­нец уви­дели, что он счи­тает себя пер­вым на земле и, кроме себя, не видит ничего. Всем даже страшно стало, когда поняли, на какое оди­но­че­ство он обре­кал себя. У него не было ни пле­мени, ни матери, ни скота, ни жены, и он не хотел ничего этого.

«Когда люди уви­дали это, они снова при­ня­лись судить о том, как нака­зать его. Но теперь недолго они гово­рили, – тот, муд­рый, не мешав­ший им судить, заго­во­рил сам:

«– Стойте! Нака­за­ние есть. Это страш­ное нака­за­ние; вы не выду­ма­ете такого в тысячу лет! Нака­за­ние ему – в нем самом! Пустите его, пусть он будет сво­бо­ден. Вот его наказание!

«И тут про­изо­шло вели­кое. Гря­нул гром с небес, – хотя на них не было туч. Это силы небес­ные под­твер­ждали речь муд­рого. Все покло­ни­лись и разошлись.

А этот юноша, кото­рый теперь полу­чил имя Ларра, что зна­чит: отвер­жен­ный, выки­ну­тый вон, – юноша громко сме­ялся вслед людям, кото­рые бро­сили его, сме­ялся, оста­ва­ясь один, сво­бод­ный, как отец его. Но отец его – не был чело­ве­ком… А этот – был чело­век. И вот он стал жить, воль­ный, как птица. Он при­хо­дил в племя и похи­щал скот, деву­шек – всё, что хотел. В него стре­ляли, но стрелы не могли прон­зить его тела, закры­того неви­ди­мым покро­вом выс­шей кары. Он был ловок, хищен, силен, жесток и не встре­чался с людьми лицом к лицу. Только издали видели его. И долго он, оди­но­кий, так вился около людей, долго – не один деся­ток годов. Но вот одна­жды он подо­шел близко к людям и, когда они бро­си­лись на него, не тро­нулся с места и ничем не пока­зал, что будет защи­щаться. Тогда один из людей дога­дался и крик­нул громко:

«– Не троньте его! Он хочет умереть!

«И все оста­но­ви­лись, не желая облег­чить участь того, кто делал им зло, не желая уби­вать его. Оста­но­ви­лись и сме­я­лись над ним. А он дро­жал, слыша этот смех, и всё искал чего-то на своей груди, хва­та­ясь за нее руками. И вдруг он бро­сился на людей, под­няв камень. Но они, укло­ня­ясь от его уда­ров, не нанесли ему ни одного, и когда он, утом­лен­ный, с тоск­ли­вым кри­ком упал на землю, то ото­шли в сто­рону и наблю­дали за ним. Вот он встал и, под­няв поте­рян­ный кем-то в борьбе с ним нож, уда­рил им себя в грудь. Но сло­мался нож – точно в камень уда­рили им. И снова он упал на землю и долго бился голо­вой об нее. Но земля отстра­ня­лась от него, углуб­ля­ясь от уда­ров его головы.

«– Он не может уме­реть! – с радо­стью ска­зали люди.

«И ушли, оста­вив его. Он лежал кверху лицом и видел – высоко в небе чер­ными точ­ками пла­вали могу­чие орлы. В его гла­зах было столько тоски, что можно было бы отра­вить ею всех людей мира. Так, с той поры остался он один, сво­бод­ный, ожи­дая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду… Видишь, он стал уже как тень и таким будет вечно! Он не пони­мает ни речи людей, ни их поступ­ков – ничего. И всё ищет, ходит, ходит… Ему нет жизни, и смерть не улы­ба­ется ему. И нет ему места среди людей… Вот как был пора­жен чело­век за гордость!»

Ста­руха вздох­нула, замол­чала, и ее голова, опу­стив­шись на грудь, несколько раз странно качнулась.

Я посмот­рел на нее. Ста­руху одо­ле­вал сон, пока­за­лось мне, и стало почему-то страшно жалко ее. Конец рас­сказа она вела таким воз­вы­шен­ным, угро­жа­ю­щим тоном, а все-таки в этом тоне зву­чала бояз­ли­вая, раб­ская нота.

На берегу запели, – странно запели. Сна­чала раз­дался кон­тральто, – он про­пел две-три ноты, и раз­дался дру­гой голос, начав­ший песню сна­чала, а пер­вый всё лился впе­реди его… – тре­тий, чет­вер­тый, пятый всту­пили в песню в том же порядке. И вдруг ту же песню, опять-таки сна­чала, запел хор муж­ских голосов.

Каж­дый голос жен­щин зву­чал совер­шенно отдельно, все они каза­лись раз­но­цвет­ными ручьями и, точно ска­ты­ва­ясь откуда-то сверху по усту­пам, пры­гая и звеня, вли­ва­ясь в густую волну муж­ских голо­сов, плавно лив­шу­юся кверху, тонули в ней, выры­ва­лись из нее, заглу­шали ее и снова один за дру­гим взви­ва­лись, чистые и силь­ные, высоко вверх.

Шума волн не слышно было за голосами…

II

– Слы­шал ли ты, чтоб где-нибудь еще так пели? – спро­сила Изер­гиль, под­ни­мая голову и улы­ба­ясь без­зу­бым ртом.

– Не слы­хал. Нико­гда не слыхал…

– И не услы­шишь. Мы любим петь. Только кра­савцы могут хорошо петь, – кра­савцы, кото­рые любят жить. Мы любим жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, кото­рые поют там? С вос­хода по закат рабо­тали, взо­шла луна, и уже – поют! Те, кото­рые не умеют жить, легли бы спать. Те, кото­рым жизнь мила, вот – поют.

– Но здо­ро­вье… – начал было я.

– Здо­ро­вья все­гда хва­тит на жизнь. Здо­ро­вье! Разве ты, имея деньги, не тра­тил бы их? Здо­ро­вье – то же золото. Зна­ешь ты, что я делала, когда была моло­дой? Я ткала ковры с вос­хода по закат, не вста­вая почти. Я, как сол­неч­ный луч, живая была и вот должна была сидеть непо­движно, точно камень. И сидела до того, что, бывало, все кости у меня тре­щат. А как при­дет ночь, я бежала к тому, кого любила, цело­ваться с ним. И так я бегала три месяца, пока была любовь; все ночи этого вре­мени бывала у него. И вот до какой поры дожила – хва­тило крови! А сколько любила! Сколько поце­луев взяла и дала!..

Я посмот­рел ей в лицо. Ее чер­ные глаза были все-таки тусклы, их не ожи­вило вос­по­ми­на­ние. Луна осве­щала ее сухие, потрес­кав­ши­еся губы, заост­рен­ный под­бо­ро­док с седыми воло­сами на нем и смор­щен­ный нос, загну­тый, словно клюв совы. На месте щек были чер­ные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбив­шихся из-под крас­ной тряпки, кото­рою была обмо­тана ее голова. Кожа на лице, шее и руках вся изре­зана мор­щи­нами, и при каж­дом дви­же­нии ста­рой Изер­гиль можно было ждать, что сухая эта кожа разо­рвется вся, раз­ва­лится кус­ками и предо мной вста­нет голый ске­лет с туск­лыми чер­ными глазами.

Она снова начала рас­ска­зы­вать своим хру­стя­щим голосом:

– Я жила с мате­рью под Фальчи, на самом берегу Быр­лада; и мне было пят­на­дцать лет, когда он явился к нашему хутору. Был он такой высо­кий, гиб­кий, чер­но­усый, весе­лый. Сидит в лодке и так звонко кри­чит он нам в окна: «Эй, нет ли у вас вина… и поесть мне?» Я посмот­рела в окно сквозь ветви ясе­ней и вижу: река вся голу­бая от луны, а он, в белой рубахе и в широ­ком кушаке с рас­пу­щен­ными на боку кон­цами, стоит одной ногой в лодке, а дру­гой на берегу. И пока­чи­ва­ется, и что-то поет. Уви­дал меня, гово­рит: «Вот какая кра­са­вица живет тут!.. А я и не знал про это!» Точно он уж знал всех кра­са­виц до меня! Я дала ему вина и варе­ной сви­нины… А через четыре дня дала уже и всю себя… Мы всё ката­лись с ним в лодке по ночам. Он при­е­дет и посви­стит тихо, как сус­лик, а я выпрыгну, как рыба, в окно на реку. И едем… Он был рыба­ком с Прута, и потом, когда мать узнала про всё и побила меня, уго­ва­ри­вал всё меня уйти с ним в Доб­руджу и дальше, в дунай­ские гирла. Но мне уж не нра­вился он тогда – только поет да целу­ется, ничего больше! Скучно это было уже. В то время гуцулы шай­кой ходили по тем местам, и у них были любез­ные тут… Так вот тем – весело было. Иная ждет, ждет сво­его кар­пат­ского молодца, думает, что он уже в тюрьме или убит где-нибудь в драке, – и вдруг он один, а то с двумя-тремя това­ри­щами, как с неба, упа­дет к ней. Подарки под­но­сил бога­тые – легко же ведь доста­ва­лось всё им! И пирует у нее, и хва­лится ею перед сво­ими това­ри­щами. А ей любо это. Я и попро­сила одну подругу, у кото­рой был гуцул, пока­зать мне их… Как ее звали? Забыла как… Всё стала забы­вать теперь. Много вре­мени про­шло с той поры, всё забу­дешь! Она меня позна­ко­мила с молод­цом. Был хорош… Рыжий был, весь рыжий – и усы, и кудри! Огнен­ная голова. И был он такой печаль­ный, ино­гда лас­ко­вый, а ино­гда, как зверь, ревел и дрался. Раз уда­рил меня в лицо… А я, как кошка, вско­чила ему на грудь да и впи­лась зубами в щеку… С той поры у него на щеке стала ямка, и он любил, когда я цело­вала ее…

– А рыбак куда девался? – спро­сил я.

– Рыбак? А он… тут… Он при­стал к ним, к гуцу­лам. Сна­чала всё уго­ва­ри­вал меня и гро­зил бро­сить в воду, а потом – ничего, при­стал к ним и дру­гую завел… Их обоих и пове­сили вме­сте – и рыбака, и этого гуцула. Я ходила смот­реть, как их вешали. В Доб­рудже это было. Рыбак шел на казнь блед­ный и пла­кал, а гуцул трубку курил. Идет себе и курит, руки в кар­ма­нах, один ус на плече лежит, а дру­гой на грудь све­сился. Уви­дал меня, вынул трубку и кри­чит: «Про­щай!..» Я целый год жалела его. Эх!.. Это уж тогда с ними было, как они хотели уйти в Кар­паты к себе. На про­ща­нье пошли к одному румыну в гости, там их и пой­мали. Двоих только, а несколь­ких убили, а осталь­ные ушли… Все-таки румыну запла­тили после… Хутор сожгли и мель­ницу, и хлеб весь. Нищим стал.

– Это ты сде­лала? – наудачу спро­сил я.

– Много было дру­зей у гуцу­лов, не одна я… Кто был их луч­шим дру­гом, тот и спра­вил им поминки…

Песня на берегу моря уже умолкла, и ста­рухе вто­рил теперь только шум мор­ских волн, – задум­чи­вый, мятеж­ный шум был слав­ной вто­рой рас­сказу о мятеж­ной жизни. Всё мягче ста­но­ви­лась ночь, и всё больше раз­рож­да­лось в ней голу­бого сия­ния луны, а неопре­де­лен­ные звуки хло­пот­ли­вой жизни ее неви­ди­мых оби­та­те­лей ста­но­ви­лись тише, заглу­ша­е­мые воз­рас­тав­шим шоро­хом волн… ибо уси­ли­вался ветер.

– А то еще турка любила я. В гареме у него была, в Ску­тари. Целую неделю жила, – ничего… Но скучно стало… – всё жен­щины, жен­щины… Восемь было их у него… Целый день едят, спят и бол­тают глу­пые речи… Или руга­ются, квох­чут, как курицы… Он был уж немо­ло­дой, этот турок. Седой почти и такой важ­ный, бога­тый. Гово­рил – как вла­дыка… Глаза были чер­ные… Пря­мые глаза… Смот­рят прямо в душу. Очень он любил молиться. Я его в Буку­ре­шти уви­дала… Ходит по рынку, как царь, и смот­рит так важно, важно. Я ему улыб­ну­лась. В тот же вечер меня схва­тили на улице и при­везли к нему. Он сан­дал и пальму про­да­вал, а в Буку­ре­шти при­е­хал купить что-то. «Едешь ко мне?» – гово­рит. «О да, поеду!» – «Хорошо!» И я поехала. Бога­тый он был, этот турок. И сын у него уже был – чер­нень­кий маль­чик, гиб­кий такой… Ему лет шест­на­дцать было. С ним я и убе­жала от турка… Убе­жала в Бол­га­рию, в Лом-Паланку… Там меня одна бол­гарка ножом уда­рила в грудь за жениха или за мужа сво­его – уже не помню.

Хво­рала я долго в мона­стыре одном. Жен­ский мона­стырь. Уха­жи­вала за мной одна девушка, полька… и к ней из мона­стыря дру­гого – около Арцер-Паланки, помню, – ходил брат, тоже мона­шек… Такой… как чер­вяк, всё изви­вался предо мной… И когда я выздо­ро­вела, то ушла с ним… в Польшу его.

– Погоди! А где малень­кий турок?

– Маль­чик? Он умер, маль­чик. От тоски по дому или от любви… но стал сох­нуть он, так, как неокреп­шее деревцо, кото­рому слиш­ком много пере­пало солнца… так и сох всё… Помню, лежит, весь уже про­зрач­ный и голу­бо­ва­тый, как льдинка, а всё еще в нем горит любовь… И всё про­сит накло­ниться и поце­ло­вать его… Я любила его и, помню, много цело­вала. Потом уж он совсем стал плох – не дви­гался почти. Лежит и так жалобно, как нищий мило­стыни, про­сит меня лечь с ним рядом и греть его. Я ложи­лась. Ляжешь с ним… он сразу заго­рится весь. Одна­жды я просну­лась, а он уж холод­ный… мерт­вый… Я пла­кала над ним. Кто ска­жет? Может, ведь это я и убила его. Вдвое старше его я была тогда уж. И была такая силь­ная, соч­ная… а он – что же?.. Мальчик!..

Она вздох­нула и – пер­вый раз я видел это у нее – пере­кре­сти­лась три­жды, шепча что-то сухими губами.

– Ну, отпра­ви­лась ты в Польшу… – под­ска­зал я ей.

– Да… с тем, малень­ким поляч­ком. Он был смеш­ной и под­лый. Когда ему нужна была жен­щина, он ластился ко мне котом и с его языка горя­чий мед тек, а когда он меня не хотел, то щел­кал меня сло­вами, как кну­том. Раз как-то шли мы по берегу реки, и вот он ска­зал мне гор­дое, обид­ное слово. О! О!.. Я рас­сер­ди­лась! Я заки­пела, как смола! Я взяла его на руки и, как ребенка, – он был малень­кий, – под­няла вверх, сда­вив ему бока так, что он поси­нел весь. И вот я раз­мах­ну­лась и бро­сила его с берега в реку. Он кри­чал. Смешно так кри­чал. Я смот­рела на него сверху, а он барах­тался там, в воде. Я ушла тогда. И больше не встре­ча­лась с ним. Я была счаст­лива на это: нико­гда не встре­ча­лась после с теми, кото­рых когда-то любила. Это нехо­ро­шие встречи, всё равно как бы с покойниками.

Ста­руха замол­чала, взды­хая. Я пред­став­лял себе вос­кре­ша­е­мых ею людей. Вот огненно-рыжий, уса­тый гуцул идет уми­рать, спо­койно поку­ри­вая трубку. У него, навер­ное, были холод­ные, голу­бые глаза, кото­рые на всё смот­рели сосре­до­то­ченно и твердо. Вот рядом с ним чер­но­усый рыбак с Прута; пла­чет, не желая уми­рать, и на его лице, блед­ном от пред­смерт­ной тоски, потуск­нели весе­лые глаза, и усы, смо­чен­ные сле­зами, печально обвисли по углам искрив­лен­ного рта. Вот он, ста­рый, важ­ный турок, навер­ное, фата­лист и дес­пот, и рядом с ним его сын, блед­ный и хруп­кий цве­ток востока, отрав­лен­ный поце­лу­ями. А вот тще­слав­ный поляк, галант­ный и жесто­кий, крас­но­ре­чи­вый и холод­ный… И все они – только блед­ные тени, а та, кото­рую они цело­вали, сидит рядом со мной живая, но иссу­шен­ная вре­ме­нем, без тела, без крови, с серд­цем без жела­ний, с гла­зами без огня, – тоже почти тень.

Она про­дол­жала:

– В Польше стало трудно мне. Там живут холод­ные и лжи­вые люди. Я не знала их зме­и­ного языка. Всё шипят… Что шипят? Это Бог дал им такой зме­и­ный язык за то, что они лживы. Шла я тогда, не зная куда, и видела, как они соби­ра­лись бун­то­вать с вами, рус­скими. Дошла до города Бох­нии. Жид один купил меня; не для себя купил, а чтобы тор­го­вать мною. Я согла­си­лась на это. Чтобы жить – надо уметь что-нибудь делать. Я ничего не умела и за это пла­тила собой. Но я поду­мала тогда, что ведь, если я достану немного денег, чтобы воро­титься к себе на Быр­лад, я порву цепи, как бы они крепки ни были. И жила я там. Ходили ко мне бога­тые паны и пиро­вали у меня. Это им дорого сто­ило. Дра­лись из-за меня они, разо­ря­лись. Один доби­вался меня долго и раз вот что сде­лал: при­шел, а слуга за ним идет с меш­ком. Вот пан взял в руки тот мешок и опро­ки­нул его над моей голо­вой. Золо­тые монеты сту­кали меня по голове, и мне весело было слу­шать их звон, когда они падали на пол. Но я все-таки выгнала пана. У него было такое тол­стое, сырое лицо, и живот – как боль­шая подушка. Он смот­рел, как сытая сви­нья. Да, выгнала я его, хоть он и гово­рил, что про­дал все земли свои, и дома, и коней, чтобы осы­пать меня золо­том. Я тогда любила одного достой­ного пана с изруб­лен­ным лицом. Всё лицо было у него изруб­лено крест-накрест саб­лями турок, с кото­рыми он неза­долго перед тем вое­вал за гре­ков. Вот чело­век!.. Что ему греки, если он поляк? А он пошел, бился с ними про­тив их вра­гов. Изру­били его, у него вытек один глаз от уда­ров, и два пальца на левой руке были тоже отруб­лены… Что ему греки, если он поляк? А вот что: он любил подвиги. А когда чело­век любит подвиги, он все­гда умеет их сде­лать и най­дет, где это можно. В жизни, зна­ешь ли ты, все­гда есть место подви­гам. И те, кото­рые не нахо­дят их для себя, – те про­сто лен­тяи или трусы, или не пони­мают жизни, потому что, кабы люди пони­мали жизнь, каж­дый захо­тел бы оста­вить после себя свою тень в ней. И тогда жизнь не пожи­рала бы людей бес­следно… О, этот, руб­ле­ный, был хоро­ший чело­век! Он готов был идти на край света, чтобы делать что-нибудь. Навер­ное, ваши убили его во время бунта. А зачем вы ходили бить мадьяр? Ну-ну, молчи!..

И, при­ка­зы­вая мне мол­чать, ста­рая Изер­гиль вдруг замол­чала сама, задумалась.

– Знала также я и вен­гра одного. Он одна­жды ушел от меня, – зимой это было, – и только вес­ной, когда стаял снег, нашли его в поле с про­стре­лен­ной голо­вой. Вот как! Видишь – не меньше чумы губит любовь людей; коли посчи­тать – не меньше… Что я гово­рила? О Польше… Да, там я сыг­рала свою послед­нюю игру. Встре­тила одного шлях­тича… Вот был кра­сив! Как черт. Я же стара уж была, эх, стара! Было ли мне четыре десятка лет? Пожа­луй, что и было… А он был еще и горд, и изба­ло­ван нами, жен­щи­нами. Дорого он мне стал… да. Он хотел сразу так себе взять меня, но я не далась. Я не была нико­гда рабой, ничьей. А с жидом я уже кон­чила, много денег дала ему… И уже в Кра­кове жила. Тогда у меня всё было: и лошади, и золото, и слуги… Он ходил ко мне, гор­дый демон, и всё хотел, чтоб я сама кину­лась ему в руки. Мы поспо­рили с ним… Я даже, – помню, – дур­нела от этого. Долго это тяну­лось… Я взяла свое: он на коле­нях упра­ши­вал меня… Но только взял, как уж и бро­сил. Тогда поняла я, что стала стара… Ох, это было мне несладко! Вот уж несладко!.. Я ведь любила его, этого черта… а он, встре­ча­ясь со мной, сме­ялся… под­лый он был! И дру­гим он сме­ялся надо мной, а я это знала. Ну, уж горько было мне, скажу! Но он был тут, близко, и я все-таки любо­ва­лась им. А как вот ушел он биться с вами, рус­скими, тошно стало мне. Ломала я себя, но не могла сло­мать… И решила поехать за ним. Он около Вар­шавы был, в лесу.

Но когда я при­е­хала, то узнала, что уж побили их ваши… и что он в плену, неда­леко в деревне.

«Зна­чит, – поду­мала я, – не увижу уже его больше!» А видеть хоте­лось. Ну, стала ста­раться уви­дать… Нищей оде­лась, хро­мой, и пошла, завя­зав лицо, в ту деревню, где был он. Везде казаки и сол­даты… дорого мне сто­ило быть там! Узнала я, где поляки сидят, и вижу, что трудно попасть туда. А нужно мне это было. А вот ночью поползла я к тому месту, где они были. Ползу по ого­роду между гряд и вижу: часо­вой стоит на моей дороге… А уж слышно мне – поют поляки и гово­рят громко. Поют песню одну… к Матери Бога… И тот там же поет… Арка­дэк мой. Мне горько стало, как поду­мала я, что раньше за мной пол­зали… а вот оно, при­шло время – и я за чело­ве­ком поползла змеей по земле и, может, на смерть свою ползу. А этот часо­вой уже слу­шает, выгнулся впе­ред. Ну, что же мне? Встала я с земли и пошла на него. Ни ножа у меня нет, ничего, кроме рук да языка. Жалею, что не взяла ножа. Шепчу: «Погоди!..» А он, сол­дат этот, уже при­ста­вил к горлу мне штык. Я говорю ему шепо­том. «Не коли, погоди, послу­шай, коли у тебя душа есть! Не могу тебе ничего дать, а прошу тебя…» Он опу­стил ружье и также шепо­том гово­рит мне: «Пошла прочь, баба! пошла! Чего тебе?» Я ска­зала ему, что сын у меня тут заперт… «Ты пони­ма­ешь, сол­дат, – сын! Ты ведь тоже чей-нибудь сын, да? Так вот посмотри на меня – у меня есть такой же, как ты, и вон он где! Дай мне посмот­реть на него, может, он умрет скоро… и, может, тебя зав­тра убьют… будет пла­кать твоя мать о тебе? И ведь тяжко будет тебе уме­реть, не взгля­нув на нее, твою мать? И моему сыну тяжко же. Пожа­лей же себя и его, и меня – мать!»

Ох, как долго гово­рила я ему! Шел дождь и мочил нас. Ветер выл и ревел, и тол­кал меня то в спину, то в грудь. Я сто­яла и кача­лась перед этим камен­ным сол­да­том… А он всё гово­рил– «Нет!» И каж­дый раз, как я слы­шала его холод­ное слово, еще жарче во мне вспы­хи­вало жела­ние видеть того, Арка­д­эка… Я гово­рила и мерила гла­зами сол­дата – он был малень­кий, сухой и всё каш­лял. И вот я упала на землю перед ним и, охва­тив его колени, всё упра­ши­вая его горя­чими сло­вами, сва­лила сол­дата на землю. Он упал в грязь. Тогда я быстро повер­нула его лицом к земле и при­да­вила его голову в лужу, чтоб он не кри­чал. Он не кри­чал, а только всё барах­тался, ста­ра­ясь сбро­сить меня с своей спины. Я же обе­ими руками втис­ки­вала его голову глубже в грязь. Он и задох­нулся… Тогда я бро­си­лась к амбару, где пели поляки. «Арка­дэк!..» – шеп­тала я в щели стене. Они догад­ли­вые, эти поляки, – и, услы­хав меня, не пере­стали петь! Вот его глаза про­тив моих. «Можешь ты выйти отсюда?» – «Да, через пол!» – ска­зал он. «Ну, иди же». И вот чет­веро их вылезло из-под этого амбара: трое и Арка­дэк мой. «Где часо­вые?» – спро­сил Арка­дэк. «Вон лежит!» И они пошли тихо-тихо, согнув­шись к земле. Дождь шел, ветер выл громко. Мы ушли из деревни и долго молча шли лесом. Быстро так шли. Арка­дэк дер­жал меня за руку, и его рука была горяча и дро­жала. О!.. Мне так хорошо было с ним, пока он мол­чал. Послед­ние это были минуты – хоро­шие минуты моей жад­ной жизни. Но вот мы вышли на луг и оста­но­ви­лись. Они бла­го­да­рили меня все чет­веро. Ох, как они долго и много гово­рили мне что-то! Я всё слу­шала и смот­рела на сво­его пана. Что же он сде­лает мне? И вот он обнял меня и ска­зал так важно… Не помню, что он ска­зал, но так выхо­дило, что теперь он в бла­го­дар­ность за то, что я увела его, будет любить меня… И стал он на колени предо мной, улы­ба­ясь, и ска­зал мне: «Моя коро­лева!» Вот какая лжи­вая собака была это!.. Ну, тогда я дала ему пинка ногой и уда­рила бы его в лицо, да он отшат­нулся и вско­чил. Гроз­ный и блед­ный стоит он предо мной… Стоят и те трое, хму­рые все. И все мол­чат. Я посмот­рела на них… Мне тогда стало – помню – только скучно очень, и такая лень напала на меня… Я ска­зала им: «Идите!» Они, псы, спро­сили меня. «Ты воро­тишься туда, ука­зать наш путь?» Вот какие под­лые! Ну, все-таки ушли они. Тогда и я пошла… А на дру­гой день взяли меня ваши, но скоро отпу­стили. Тогда уви­дела я, что пора мне заве­сти гнездо, будет жить кукуш­кой! Уж тяжела стала я, и осла­бели кры­лья, и перья потуск­нели… Пора, пора! Тогда я уехала в Гали­цию, а оттуда в Доб­руджу. И вот уже около трех десят­ков лет живу здесь. Был у меня муж, мол­да­ва­нин; умер с год тому вре­мени. И живу я вот! Одна живу… Нет, не одна, а вон с теми.

Ста­руха мах­нула рукой к морю. Там всё было тихо. Ино­гда рож­дался какой-то крат­кий, обман­чи­вый звук и уми­рал тот­час же.

– Любят они меня. Много я рас­ска­зы­ваю им раз­ного. Им это надо. Еще моло­дые все… И мне хорошо с ними. Смотрю и думаю: «Вот и я, было время, такая же была… Только тогда, в мое время, больше было в чело­веке силы и огня, и оттого жилось весе­лее и лучше… Да!..»

Она замол­чала. Мне грустно было рядом с ней. Она же дре­мала, качая голо­вой, и тихо шеп­тала что-то… может быть, молилась.

С моря под­ни­ма­лась туча – чер­ная, тяже­лая, суро­вых очер­та­ний, похо­жая на гор­ный хре­бет. Она ползла в степь. С ее вер­шины сры­ва­лись кло­чья обла­ков, нес­лись впе­ред ее и гасили звезды одну за дру­гой. Море шумело. Неда­леко от нас, в лозах вино­града, цело­ва­лись, шеп­тали и взды­хали. Глу­боко в степи выла собака… Воз­дух раз­дра­жал нервы стран­ным запа­хом, щеко­тав­шим ноздри. От обла­ков падали на землю густые стаи теней и ползли по ней, ползли, исче­зали, явля­лись снова… На месте луны оста­лось только мут­ное опа­ло­вое пятно, ино­гда его совсем закры­вал сизый кло­чок облака. И в степ­ной дали, теперь уже чер­ной и страш­ной, как бы при­та­ив­шейся, скрыв­шей в себе что-то, вспы­хи­вали малень­кие голу­бые огоньки. То там, то тут они на миг явля­лись и гасли, точно несколько людей, рас­сы­пав­шихся по степи далеко друг от друга, искали в ней что-то, зажи­гая спички, кото­рые ветер тот­час же гасил. Это были очень стран­ные голу­бые языки огня, наме­кав­шие на что-то сказочное.

– Видишь ты искры? – спро­сила меня Изергиль.

– Вон те, голу­бые? – ука­зы­вая ей на степь, ска­зал я.

– Голу­бые? Да, это они… Зна­чит, летают все-таки! Ну-ну… Я уж вот не вижу их больше. Не могу я теперь мно­гого видеть.

– Откуда эти искры? – спро­сил я ста­руху. Я слы­шал кое-что раньше о про­ис­хож­де­нии этих искр, но мне хоте­лось послу­шать, как рас­ска­жет о том же ста­рая Изергиль.

– Эти искры от горя­щего сердца Данко. Было на свете сердце, кото­рое одна­жды вспых­нуло огнем… И вот от него эти искры. Я рас­скажу тебе про это… Тоже ста­рая сказка. Ста­рое, всё ста­рое! Видишь ты, сколько в ста­рине всего?.. А теперь вот нет ничего такого – ни дел, ни людей, ни ска­зок таких, как в ста­рину… Почему?.. Ну-ка, скажи! Не ска­жешь… Что ты зна­ешь? Что все вы зна­ете, моло­дые? Эхе-хе!.. Смот­рели бы в ста­рину зорко – там все отгадки най­дутся… А вот вы не смот­рите и не уме­ете жить оттого… Я не вижу разве жизнь? Ох, всё вижу, хоть и плохи мои глаза! И вижу я, что не живут люди, а всё при­ме­ря­ются, при­ме­ря­ются и кла­дут на это всю жизнь. И когда обво­руют сами себя, истра­тив время, то нач­нут пла­каться на судьбу. Что же тут – судьба? Каж­дый сам себе судьба! Вся­ких людей я нынче вижу, а вот силь­ных нет! Где ж они?.. И кра­сав­цев ста­но­вится всё меньше.

Ста­руха заду­ма­лась о том, куда дева­лись из жизни силь­ные и кра­си­вые люди, и, думая, осмат­ри­вала тем­ную степь, как бы ища в ней ответа.

Я ждал ее рас­сказа и мол­чал, боясь, что, если спрошу ее о чем-либо, она опять отвле­чется в сторону.

И вот она начала рассказ.

III

«Жили на земле в ста­рину одни люди, непро­хо­ди­мые леса окру­жали с трех сто­рон таборы этих людей, а с чет­вер­той – была степь. Были это весе­лые, силь­ные сме­лые люди. И вот при­шла одна­жды тяже­лая пора: яви­лись откуда-то иные пле­мена и про­гнали преж­них в глубь леса. Там были болота и тьма, потому что лес был ста­рый и так густо пере­пле­лись его ветви, что сквозь них не видать было неба, и лучи солнца едва могли про­бить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то поды­мался смрад, и от него люди гибли один за дру­гим. Тогда стали пла­кать жены и дети этого пле­мени, а отцы заду­ма­лись и впали в тоску. Нужно было уйти из этого леса, и для того были две дороги: одна – назад, – там были силь­ные и злые враги, дру­гая – впе­ред, – там сто­яли вели­каны-дере­вья, плотно обняв друг друга могу­чими вет­вями, опу­стив узло­ва­тые корни глу­боко в цеп­кий ил болота. Эти камен­ные дере­вья сто­яли молча и непо­движно днем в сером сумраке и еще плот­нее сдви­га­лись вокруг людей по вече­рам, когда заго­ра­лись костры. И все­гда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо креп­кой тьмы, оно точно соби­ра­лось раз­да­вить их, а они при­выкли к степ­ному про­стору. А еще страш­ней было, когда ветер бил по вер­ши­нам дере­вьев и весь лес глухо гудел, точно гро­зил и пел похо­рон­ную песню тем людям. Это были все-таки силь­ные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что одна­жды побе­дили их, но они не могли уме­реть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то про­пали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длин­ные ночи, под глу­хой шум леса, в ядо­ви­том смраде болота. Они сидели, а тени от кост­ров пры­гали вокруг них в без­молв­ной пляске, и всем каза­лось, что это не тени пля­шут, а тор­же­ствуют злые духи леса и болота… Люди всё сидели и думали. Но ничто – ни работа, ни жен­щины не изну­ряют тела и души людей так, как изну­ряют тоск­ли­вые думы. И ослабли люди от дум… Страх родился среди них, ско­вал им креп­кие руки, ужас родили жен­щины пла­чем над тру­пами умер­ших от смрада и над судь­бой ско­ван­ных стра­хом живых, – и трус­ли­вые слова стали слышны в лесу, сна­чала роб­кие и тихие, а потом всё громче и громче… Уже хотели идти к врагу и при­не­сти ему в дар волю свою, и никто уже, испу­ган­ный смер­тью, не боялся раб­ской жизни… Но тут явился Данко и спас всех один».

Ста­руха, оче­видно, часто рас­ска­зы­вала о горя­щем сердце Данко. Она гово­рила певуче, и голос ее, скри­пу­чий и глу­хой, ясно рисо­вал предо мной шум леса, среди кото­рого уми­рали от ядо­ви­того дыха­ния болота несчаст­ные, загнан­ные люди…

«Данко – один из тех людей, моло­дой кра­са­вец. Кра­си­вые – все­гда смелы. И вот он гово­рит им, своим товарищам:

«– Не сво­ро­тить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не ста­нется. Что мы тра­тим силы на думу да тоску? Вста­вайте, пой­дем в лес и прой­дем его сквозь, ведь имеет же он конец – всё на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!..

«Посмот­рели на него и уви­дали, что он луч­ший из всех, потому что в очах его све­ти­лось много силы и живого огня.

«– Веди ты нас! – ска­зали они.

«Тогда он повел…»

Ста­руха помол­чала и посмот­рела в степь, где всё густела тьма. Искорки горя­щего сердца Данко вспы­хи­вали где-то далеко и каза­лись голу­быми воз­душ­ными цве­тами, рас­цве­тая только на миг.

«Повел их Данко. Дружно все пошли за ним – верили в него. Труд­ный путь это был! Темно было, и на каж­дом шагу болото разе­вало свою жад­ную гни­лую пасть, гло­тая людей, и дере­вья засту­пали дорогу могу­чей сте­ной. Пере­пле­лись их ветки между собой; как змеи, про­тя­ну­лись всюду корни, и каж­дый шаг много стоил пота и крови тем людям. Долго шли они… Всё гуще ста­но­вился лес, всё меньше было сил! И вот стали роп­тать на Данко, говоря, что напрасно он, моло­дой и неопыт­ный, повел их куда-то. А он шел впе­реди их и был бодр и ясен.

«Но одна­жды гроза гря­нула над лесом, зашеп­тали дере­вья глухо, грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собра­лись сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли малень­кие люди между боль­ших дере­вьев и в гроз­ном шуме мол­ний, шли они, и, кача­ясь, вели­каны-дере­вья скри­пели и гудели сер­ди­тые песни, а мол­нии, летая над вер­ши­нами леса, осве­щали его на минутку синим, холод­ным огнем и исче­зали так же быстро, как явля­лись, пугая людей. И дере­вья, осве­щен­ные холод­ным огнем мол­ний, каза­лись живыми, про­сти­ра­ю­щими вокруг людей, ухо­див­ших из плена тьмы, коря­вые, длин­ные руки, спле­тая их в густую сеть, пыта­ясь оста­но­вить людей. А из тьмы вет­вей смот­рело на иду­щих что-то страш­ное, тем­ное и холод­ное. Это был труд­ный путь, и люди, утом­лен­ные им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бес­си­лии, и вот они в злобе и гневе обру­ши­лись на Данко, чело­века, кото­рый шел впе­реди их. И стали они упре­кать его в неуме­нии управ­лять ими, – вот как!

«Оста­но­ви­лись они и под тор­же­ству­ю­щий шум леса, среди дро­жа­щей тьмы, уста­лые и злые, стали судить Данко.

«– Ты, – ска­зали они, – ничтож­ный и вред­ный чело­век для нас! Ты повел нас и уто­мил, и за это ты погибнешь!

«– Вы ска­зали: „Веди!“ – и я повел! – крик­нул Данко, ста­но­вясь про­тив них гру­дью. – Во мне есть муже­ство вести, вот потому я повел вас! А вы? Что сде­лали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохра­нить силы на путь более дол­гий! Вы только шли, шли, как стадо овец!

«Но эти слова разъ­ярили их еще более.

«– Ты умрешь! Ты умрешь! – ревели они.

«А лес всё гудел и гудел, вторя их кри­кам, и мол­нии раз­ры­вали тьму в кло­чья. Данко смот­рел на тех, ради кото­рых он понес труд, и видел, что они – как звери. Много людей сто­яло вокруг него, но не было на лицах их бла­го­род­ства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вски­пело него­до­ва­ние, но от жало­сти к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погиб­нут. И вот его сердце вспых­нуло огнем жела­ния спа­сти их, выве­сти на лег­кий путь, и тогда в его очах засвер­кали лучи того могу­чего огня… А они, уви­дав это, поду­мали, что он рас­сви­ре­пел, отчего так ярко и раз­го­ре­лись очи, и они насто­ро­жи­лись, как волки, ожи­дая, что он будет бороться с ними, и стали плот­нее окру­жать его, чтобы легче им было схва­тить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого еще ярче заго­ре­лось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем тоску.

«А лес всё пел свою мрач­ную песню, и гром гре­мел, и лил дождь…

«– Что сде­лаю я для людей?! – силь­нее грома крик­нул Данко.

«И вдруг он разо­рвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко под­нял его над головой.

«Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замол­чал, осве­щен­ный этим факе­лом вели­кой любви к людям, а тьма раз­ле­те­лась от света его и там, глу­боко в лесу, дро­жа­щая, пала в гни­лой зев болота. Люди же, изум­лен­ные, стали как камни.

«– Идем! – крик­нул Данко и бро­сился впе­ред на свое место, высоко держа горя­щее сердце и осве­щая им путь людям.

«Они бро­си­лись за ним, оча­ро­ван­ные. Тогда лес снова зашу­мел, удив­ленно качая вер­ши­нами, но его шум был заглу­шен топо­том бегу­щих людей. Все бежали быстро и смело, увле­ка­е­мые чудес­ным зре­ли­щем горя­щего сердца. И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко всё был впе­реди, и сердце его всё пылало, пылало!

«И вот вдруг лес рас­сту­пился перед ним, рас­сту­пился и остался сзади, плот­ный и немой, а Данко и все те люди сразу оку­ну­лись в море сол­неч­ного света и чистого воз­духа, про­мы­того дождем. Гроза была – там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, взды­хала степь, бле­стела трава в бри­льян­тах дождя и золо­том свер­кала река… Был вечер, и от лучей заката река каза­лась крас­ной, как та кровь, что била горя­чей струей из разо­рван­ной груди Данко.

«Кинул взор впе­ред себя на ширь степи гор­дый смель­чак Данко, – кинул он радост­ный взор на сво­бод­ную землю и засме­ялся гордо. А потом упал и – умер.

«Люди же, радост­ные и пол­ные надежд, не заме­тили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с тру­пом Данко его сме­лое сердце. Только один осто­рож­ный чело­век заме­тил это и, боясь чего-то, насту­пил на гор­дое сердце ногой… И вот оно, рас­сы­пав­шись в искры, угасло…»

– Вот откуда они, голу­бые искры степи, что явля­ются перед грозой!

Теперь, когда ста­руха кон­чила свою кра­си­вую сказку, в степи стало страшно тихо, точно и она была пора­жена силой смель­чака Данко, кото­рый сжег для людей свое сердце и умер, не прося у них ничего в награду себе. Ста­руха дре­мала. Я смот­рел на нее и думал:

«Сколько еще ска­зок и вос­по­ми­на­ний оста­лось в ее памяти?» И думал о вели­ком горя­щем сердце Данко и о чело­ве­че­ской фан­та­зии, создав­шей столько кра­си­вых и силь­ных легенд.

Дунул ветер и обна­жил из-под лох­мо­тьев сухую грудь ста­рухи Изер­гиль, засы­пав­шей всё крепче. Я при­крыл ее ста­рое тело и сам лег на землю около нее. В степи было тихо и темно. По небу всё ползли тучи, мед­ленно, скучно… Море шумело глухо и печально.

1895