Как психоделики изменили мою жизнь

Ученые из Корнеллского университета выясняли, каким образом прием ЛСД расширяет сознание. Они установили, что психоделик разрушает в мозге «барьеры», которые формируют восприятие реальности, и погружает человека в состояние, когда он еще ничего не знал об окружающем мире, пишет Daily mail.

По мнению ученых, психоделики вроде ЛСД ослабляют влияние убеждений, которые люди используют для осмысления окружающей среды.

«Обычно наши мысли и поступающая информация фильтруются на основе предыдущего опыта. Но если вы уберете эту фильтрацию и подавление, вы посмотрите на мир новыми глазами. Перед вами открывается совершенно новая перспектива», — объяснил The Guardian соавтор исследования Паркер Синглтон.

Если утрировать, то вещества возвращают мозг в то время, когда он еще не узнал, что крокодилы не летают, а уличные фонари не нападают на прохожих. То есть после приема ЛСД восприятие мира может не ограничиваться знаниями о том, как он устроен. 

«Меняется восприятие. Скажем, ваше прежнее убеждение состоит в том, что стены не двигаются. Когда это убеждение тает, стена может казаться подвижной», — привела пример ведущий автор работы Эми Куцейски.

Ученые сделали добровольцам функциональную МРТ. Сканирование показало, что во время пребывания в аппарате мозг участников исследования переключался между четырьмя моделями активности. Две из них были связаны с сенсорными системами, еще две — с механизмами осмысления мира.

Люди под ЛСД тратили на переключение между моделями активности меньше энергии, чем те, кто получил плацебо. Также их мозг уделял больше времени сенсорной деятельности, чем обработке информации более высокого уровня. 

«Под воздействием психоделиков человек способен погрузиться в состояние, когда части мозга, которые не общались друг с другом с детства, могут вступить в перекрестную беседу», — объяснил профессор нейропсихофармакологии Дэвид Натт.

Дисклеймер: настоящая статья не является пропагандой каких-либо преимуществ в использовании отдельных наркотических средств, психотропных веществ, их аналогов или прекурсоров, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, в том числе пропагандой использования в медицинских целях наркотических средств, психотропных веществ, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, подавляющих волю человека либо отрицательно влияющих на его психическое или физическое здоровье, а является обзором последних научных достижений в области применения этих средств в медицинских целях для спасения жизни или излечения заболеваний, иные методы борьбы с которыми неизвестны.

Статья на конкурс «био/мол/текст»: Историю открытия одного из самых известных психоделиков — диэтиламида лизергиновой кислоты — знает практически каждый. В 1938 году швейцарский химик Альберт Хофман исследовал целый ряд соединений лизергиновой кислоты, а только через пять лет были обнаружены психотропные свойства соединения ЛСД-25, которое сейчас превратилось просто в ЛСД. Фармацевтическая компания Sandoz поддержала исследования, и в 1960-х годах вещество попало к психологу Тимоти Лири, после чего начался «психоделический бум». В 1970-х психоделики запретили. Сейчас, спустя 50 лет «научного» молчания, исследователи начинают возвращаться к теме психоделиков в самых различных нейрообластях: исследованиях функций мозга, лечении тревожности и посттравматического синдрома. Об этой важной и пока «молчащей» теме мы бы хотели поговорить с читателями «Биомолекулы».

История использования психоделиков

История психоделиков начинается намного раньше синтеза ЛСД Альбертом Хофманом [1]. Вещества, удивительно напоминающие нейромедиатор серотонин (рис. 1) [2] и оказывающие аналогичное ЛСД действие на нервную систему, можно найти в некоторых видах грибов и растений. Галлюциногенные свойства кактуса пейота были известны еще различным племенам индейцев издавна, и только в конце 19 века из него выделили мескалин, который сейчас запрещен в большинстве стран. В качестве другого примера можно привести употребление псилоцибиновых грибов ацтеками, чему находится подтверждение в виде довольно крупных каменных памятников этим грибам. А выделил псилоцибин в чистом виде в 1958 году уже знакомый читателю Альберт Хофман. Шаманы индейских племен Амазонки использовали напиток аяуаска, приготовленный из лианы Banisteriopsis caapi («лианы дýхов»), действующим веществом которых является диметилтриптамин (ДМТ). Во многих странах, в том числе в России, приготовление аяуаска запрещено. Интересно, что ДМТ содержится не только в отваре «лианы духов», но и является эндогенным галлюциногеном, и синтезируется в головном мозге каждого из нас [3].

Да и синтезированный химическим путем ЛСД тоже является производным алкалоидов спорыньи (гриба, паразитирующего на злаковых растениях) — галлюциногенов, известных человечеству со времен элевсинских мистерий — древнегреческих ритуалов инициаций (1500 лет до н. э.) [4].

Но настоящий бум применения психоделиков в странах Европы и Америки начался после синтеза ЛСД: эксперименты по использованию этого вещества начались в лабораториях по всему миру. В конце 1960-х провели первые эксперименты по использованию ЛСД в лечении алкогольной зависимости и хронической депрессии в клинике Spring Grove (Мэриленд, США). Результаты первых исследований были впечатляющими, и использование ЛСД в клинических испытаниях поощрялось правительством США. С 1950-х по 1960-е годы использованию ЛСД в клинике было посвящено шесть международных конференций и тысячи статей. Что же могло произойти, чтобы такой многообещающий препарат не просто запретили для клинических испытаний, но и внесли в список веществ, запрещенных к обороту на большей части Земного шара?

В 1960-х ЛСД-трип стал одним из элементов культуры хиппи, во многом благодаря опальному лектору из Гарварда — Тимоти Лири, слова которого “Turn on, tune in and drop out” стали буквально слоганом поколения. Культ психоделиков среди молодых людей приводил в ужас старшие поколения и правительства, что вылилось в демонизацию психоделиков в масс-медиа. Так, в США, где ЛСД был синтезирован и широко использовался в клинических испытаниях, наркотики хиппи (психоделики и каннабиноиды) были делегализованы, а Тимоти Лири отправлен в тюрьму. Конечно, в условиях тотального запрета на использование психоделиков научные изыскания в этой области сошли практически на нет (рис. 2).

Ренессанс в исследовании психоделиков

Пока психоделики оставались (и остаются) запретной темой, отважные ученые в лабораториях по всему миру доказали, что эта группа веществ не только не имеет токсического действия на головной мозг, но и не вызывает физической зависимости при контролируемом употреблении [5]. Первые клинические исследования были одобрены только спустя 30 лет после запрета психоделиков. Ожидаемо, это событие и первые результаты исследований [6] стали поворотным пунктом в исследовании психоделиков. Роланд Гриффитс и коллеги впервые с момента криминализации доказали, что прием психоделиков способствует личностному росту волонтёров и улучшает качество их жизни. Так, начиная с 2006 года, изучение психоделиков вновь становится популярным: на момент написания этой статьи в PubMed’е проиндексировано 26 129 статей, упоминающих термин psychedelic, из которых только 10% являются литературными обзорами. Точкой невозврата становится публикация, посвященная изучению воздействия МДМА (также известного как экстази) на серотонинергическую систему осьминогов, в высокорейтинговом журнале Cell [7]. Авторы этой работы показали, что экстази, взаимодействуя с белком-переносчиком серотонина SERT, превращает осьминогов-социопатов в дружелюбных соседей (рис. 3).

Механизм действия психоделиков

Что происходит с мозгом, когда человек принимает психоделики?

Механизм действия психоделиков в интервью Джо Рогану хорошо описал профессор Майкл Поллан:

Представьте на секунду, что ваше сознание — заснеженный холм, а мысли — скатывающиеся по нему санки. Рано или поздно санки проложат лыжню, и все мысли будут постоянно катиться по ней одной. Психоделики — это свежий снег, позволяющий вашим мыслям катиться новыми путями.

Действительно, как видно из научных публикаций (рис. 4 и 5), мозг человека, принявшего психоделики, буквально преображается [8], [9]. Психоделики, меняющие серотониновую сигнализацию между нейронами головного мозга на микроуровне, меняют связи между различными зонами мозга на глобальном уровне. Одной из таких зон является нейронная сеть оперативного покоя (или default mode network), которая, по всей видимости, играет ключевую роль в терапевтическом эффекте психоделиков.

Нейронная сеть оперативного покоя — наш внутренний рассказчик. Именно эта зона мозга отвечает за тот самый поток мыслей в процессе медитации, за внутренний голос, рассуждающий о том, что приготовить на ужин, или за наши воспоминания. Мы определим нейронную сеть оперативного покоя как физический дом «эго» в нашем головном мозге. Так вот при приеме психоделиков эта сеть практически полностью отключается, что является критическим моментом терапии. Заглушение «эго» позволяет пациенту дистанцироваться и взглянуть на травмирующее событие или зависимость с «безопасного расстояния».

Стоит отметить, что аналогичный механизм лежит в основе удивительных инсайтов, связанных с применением психоделиков. Многие слышали, что Джеймсу Уотсону и Фрэнсису Крику употребление психоделиков помогло понять структуру ДНК [10]. Отключение сети оперативного покоя позволяет человеку почувствовать себя частью чего-то большего и обратить внимание на мирские закономерности, скрывающиеся от замыленного взгляда и сознания, утопленного в неразрешенных проблемах внутреннего «эго».

Терапевтическое применение

Теперь, когда мы попытались взглянуть на психоделики с научной точки зрения, обсудим, почему же знаменитая американская организация по контролю лекарств FDA (a.k.a. Минздрав) назвала психоделики Breakthrough Therapy [11], [12] и допустила использование МДМА в клинических испытаниях в качестве лечения посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). ПТСР — это индивидуальная реакция на какое-либо травмирующее событие. Таким событием становится смерть близкого человека, насилие, участие в военных действиях, взятие в заложники, надругательство над идеалами и многое другое [12].

После пережитого в детстве насилия человек с ПТСР годами наблюдается у психиатра. ПТСР сопровождается депрессией, избеганием общества людей, постоянным мысленным переживанием трагической ситуации, повышенной тревожностью, замкнутостью и чувством оцепенения. Пациент не может фокусироваться на травмирующих событиях подробно, часто развивается амнезия, при этом его продолжают мучить ночные кошмары. В тяжелой форме ПТСР приводит к суициду. Часто человек, переживающий ПТСР, не спешит обращаться к специалистам, потому что считает, что только человек со схожим опытом может его понять. Существующая терапия ПТСР — это комплексное лечение симптомов и сопутствующих расстройств. Например, если у пациента развивается депрессия, врач назначает постоянный прием антидепрессантов [13], часто сопровождающийся развитием неприятных побочных эффектов. Причем после отмены антидепрессантов ПТСР может вернуться. Кроме того, некоторые пациенты просто не отвечают на традиционное медикаментозное лечение.

В отличие от классических антидепрессантов, при использовании МДМА для лечения ПТСР продемонстрированы многообещающие результаты в клинических испытаниях [14]. Пациентам проводили 2–3 сессии, каждая из которых длилась восемь часов. Сессии проводились обязательно в присутствии двух врачей. Каждая сессия сопровождалась недельным перерывом, когда доктор консультировал пациента по телефону в случае необходимости. Во время сессии психотерапевты поддерживали пациентов, не прекращая разговаривали с ними и позволяли почувствовать присутствие другого человека рядом. Прием небольшой дозы МДМА не вызывает ощущения эйфории, но позволяет пациенту пережить трагическое событие, фокусироваться на нем, рефлексировать и в результате принять этот пережитый опыт. Имеются данные о том, что после нескольких сессий спустя 1–6 лет ПТСР не возвращалось в жизнь пациентов.

Конечно, нужно понимать, что МДМА — не волшебная пуля, — как и любая терапия, психоделики могут вызвать ряд побочных явлений, которые стремятся скорректировать выписанной дозой. Также существует ряд ограничений к применению психоделиков, в частности, наличие предрасположенности к развитию психозов у пациентов. Именно поэтому назначение психоделиков должно строго контролироваться и сопровождаться наблюдением специалистов.

Помимо лечения посттравматического расстройства психоделики обладают доказанной эффективностью в лечении депрессии и алкоголизма, хронической тревожности и никотиновой зависимости (рис. 8).

Однако все перечисленное требует дальнейшего тщательного изучения учеными и одобрения государственными структурами прежде, чем войти в регулярную практику психотерапевтов.

Будущее психоделик-ассоциированной терапии

Мы бы хотели еще раз подчеркнуть, что не всегда знакомые вещи являются тем, чем кажутся, а стереотипное мышление сильно мешает развитию науки. Исследование психоделиков буквально «встало» на целые десятилетия, в течение которых могли быть вылечены тысячи пациентов с ПТСР. На данный момент научные доказательства эффективности психоделиков (представленные в этом материале и тысячах других статей) не изменили мнения Объединенных наций, и в 184 странах мира психоделики до сих пор остаются нелегальными веществами, не разрешенными даже для медицинского применения. Такая двойственность во мнениях ученых и ООН привела к тому, что психоделики всё еще остаются культурой андеграунда и малых лабораторий. Когда речь идет о психоделиках, в современном мире слова «открытость», «свобода» и «самопознание» звучат наравне со словами «наркотики» и «черный рынок», а тема применения психоделиков остается во многом табуированной.

Мы верим, что психоделики могут и должны быть использованы во благо человечества для лечения людей, страдающих от психических расстройств, и берем на себя смелость вдохновить тех, кто прочел эту статью, следить за новостями Multidisciplinary Association for Psychedelic Studies (MAPS), борющейся за легализацию психоделик-ассоциированный терапии пациентов с ПТСР.

Нам важно, чтобы читатели понимали, что «грязные» психоделики в форме наркотиков, продающихся на черном рынке с примесями токсичных химических веществ и других наркотиков, а также в условиях бесконтрольного применения чрезвычайно опасны. ЛСД, ДМТ, мескалин и псилоцибин, как и любые другие лекарственные вещества, должны синтезироваться и тестироваться в надлежащих условиях, продаваться только в аптеках и приниматься только в присутствии квалифицированного специалиста по специальным назначениям. Достаточно вспомнить историю психоделиков: каждый из них использовался в древних ритуалах, которые всегда проводились под руководством опытного шамана.

Споры о вреде и пользе ядерного оружия, искусственного интеллекта и наркотиков будут идти всегда. Сейчас у нас уже есть инструмент, который с одной стороны может помочь пациентам, а с другой — абсолютно недоступен для научного и лечебного сообщества.

Легализация психоделиков для медицинского применения способна потенциально изменить к лучшему сотни тысяч жизней, и мы надеемся на успех текущих клинических испытаний.

1. Kabil A. (2016). The history of psychedelics and psychotherapy. Timeline;
2. Серотониновые сети;
3. Steven A. Barker. (2018). N, N-Dimethyltryptamine (DMT), an Endogenous Hallucinogen: Past, Present, and Future Research to Determine Its Role and Function. Front. Neurosci.. 12;
4. Paul L. Schiff. (2006). Ergot and Its Alkaloids. Am J Pharm Educ. 70, 98;
5. Saibal Das, Preeti Barnwal, Anand Ramasamy, Sumalya Sen, Somnath Mondal. (2016). Lysergic acid diethylamide: a drug of ‘use’?. Therapeutic Advances in. 6, 214-228;
6. R. R. Griffiths, W. A. Richards, U. McCann, R. Jesse. (2006). Psilocybin can occasion mystical-type experiences having substantial and sustained personal meaning and spiritual significance. Psychopharmacology. 187, 268-283;
7. Eric Edsinger, Gül Dölen. (2018). A Conserved Role for Serotonergic Neurotransmission in Mediating Social Behavior in Octopus. Current Biology. 28, 3136-3142.e4;
8. G. Petri, P. Expert, F. Turkheimer, R. Carhart-Harris, D. Nutt, et. al.. (2014). Homological scaffolds of brain functional networks. J. R. Soc. Interface. 11, 20140873;
9. Robin L. Carhart-Harris, Suresh Muthukumaraswamy, Leor Roseman, Mendel Kaelen, Wouter Droog, et. al.. (2016). Neural correlates of the LSD experience revealed by multimodal neuroimaging. Proc Natl Acad Sci USA. 113, 4853-4858;
10. Roberts A. (2015). Francis Crick, DNA & LSD. Reality Sandwich;
11. FDA grants breakthrough therapy designation for MDMA-assisted psychotherapy for PTSD, agrees on special protocol assessment for phase 3 trials. (2017). MAPS;
12. Allison A. Feduccia, Michael C. Mithoefer. (2018). MDMA-assisted psychotherapy for PTSD: Are memory reconsolidation and fear extinction underlying mechanisms?. Progress in Neuro-Psychopharmacology and Biological Psychiatry. 84, 221-228;
13. Краткая история антидепрессантов;
14. Michael C Mithoefer, Ann T Mithoefer, Allison A Feduccia, Lisa Jerome, Mark Wagner, et. al.. (2018). 3,4-methylenedioxymethamphetamine (MDMA)-assisted psychotherapy for post-traumatic stress disorder in military veterans, firefighters, and police officers: a randomised, double-blind, dose-response, phase 2 clinical trial. The Lancet Psychiatry. 5, 486-497;
15. Roland R Griffiths, Matthew W Johnson, Michael A Carducci, Annie Umbricht, William A Richards, et. al.. (2016). Psilocybin produces substantial and sustained decreases in depression and anxiety in patients with life-threatening cancer: A randomized double-blind trial. J Psychopharmacol. 30, 1181-1197;
16. Roland R Griffiths, Matthew W Johnson, William A Richards, Brian D Richards, Robert Jesse, et. al.. (2018). Psilocybin-occasioned mystical-type experience in combination with meditation and other spiritual practices produces enduring positive changes in psychological functioning and in trait measures of prosocial attitudes and behaviors. J Psychopharmacol. 32, 49-69;
17. Flávia de L. Osório, Rafael F. Sanches, Ligia R. Macedo, Rafael G. dos Santos, João P. Maia-de-Oliveira, et. al.. (2015). Antidepressant effects of a single dose of ayahuasca in patients with recurrent depression: a preliminary report. Rev. Bras. Psiquiatr.. 37, 13-20;
18. Robin L. Carhart-Harris, Kevin Murphy, Robert Leech, David Erritzoe, Matthew B. Wall, et. al.. (2015). The Effects of Acutely Administered 3,4-Methylenedioxymethamphetamine on Spontaneous Brain Function in Healthy Volunteers Measured with Arterial Spin Labeling and Blood Oxygen Level–Dependent Resting State Functional Connectivity. Biological Psychiatry. 78, 554-562.

Саша Астрон живет в Киеве, работает дизайнером, вместе с женой растит дочь и время от времени принимает псилоцибиновые грибы. Псилоцибин, как подтверждают многочисленные западные исследования, — действенное средство в лечении психических расстройств. Но в Украине он официально считается наркотиком и приобрести его легально невозможно. Чтобы изменить устаревшие представления о психоделиках и в итоге добиться реформы наркополитики в Украине, Саша Астрон рассказывает, как психоделическая терапия повлияла на его жизнь.

Итак, вы решили принять психоделик, «включиться, настроиться и выйти» — и вам это не понравилось. Можете ли вы когда-нибудь полностью отключиться, настроиться на ваш обычный режим и снова вернуться?

Согласно новому обзору исследований, опубликованных в онлайн журнале Neuroscience & Biobehavioral Reviews , ответ может быть таким: «это не так просто, чувак». Исследователи обнаружили, что люди, которые принимали даже однократную дозу психоделических препаратов, таких как ЛСД, «волшебные» грибы и аяхуаска, могли испытывать постоянные изменения своей личности, которые продолжались несколько недель, месяцев или даже лет, но часто эти изменения были к лучшему. [11 Trippy Facts About ‘Magic’ Mushrooms]

Препараты, изученные в новом метаанализе, в первую очередь включали ЛСД (или диэтиламид лизергиновой кислоты), псилоцибин (психоделическое соединение, которое продуцируют сотни видов «волшебных» грибов ) и айауаску (психоделический напиток, традиционно потребляемый в ритуальных или религиозных целях).

Многочисленные исследования всех трех типов веществ выявили несколько долгосрочных ( возможно, постоянных) изменений личности у людей, которым давали психоделические препараты по сравнению с лицами, которые его не употребляли. В частности, те, кто принимал малые дозы психоделических препаратов в клинической ситуации, набрали более высокую оценку по личностной черте характера, называемой открытость — психологический термин, относящийся к оценке новых переживаний после трипа, чем те, кто не употреблял психоделики. В некоторых исследованиях эти изменения личности приводили к терапевтическим, антидепрессивным эффектам и длились год или больше. (Исследования проводились в Соединенных Штатах, Великобритании, Испании, Бразилии и Германии).

«Этот тип исследований может предложить новые свидетельства и аргументы для классической дискуссии о том, является ли личность постоянной или стабильной психологической чертой», — пишут исследователи.

Вопрос о том, может ли употребление психоделических препаратов привести к долгосрочным изменениям личности, изучался уже в 1950-х годах, когда правительство США лихо (а иногда и незаконно) испытало потенциал ЛСД относительно возможности контроля человеческого разума. Количество исследований, связанных с личностью и употреблением наркотиков/ психоделиков, резко возросло в середине 80-х годов, когда методы диагностики личности стали более точными. (Поэтому авторы сосредоточили свой анализ на исследованиях, опубликованных после 1985 года).

Они утверждают, что необходимо провести значительно больше исследований с использованием более масштабной  выборки, прежде чем делать какие-либо окончательные выводы о влияниии психоделиков на личность. Учитывая, что большинство тестируемых веществ по-прежнему незаконны в США, такой анализ, вероятно, растянется на многие годы.

Наверное, на Geektimes нет таких читателей, кто бы не слышал об диэтиламиде d-лизергиновой кислоты (ЛСД). Его синтезировали достаточно давно, но механизм влияния на сознание раскрыт недостаточно. Правда, в последнее время загадки этого химического соединения постепенно раскрываются человеком. В частности, ученые из Университета Северной Каролины опубликовали информацию о биохимических процессах, происходящих в организме человека после попадания туда этого соединения, химическая формула которого — C₂₀H₂₅N₃O.

Есть и другие работы, кроме этой. Например, исследователи, опубликовавшие статью об ЛСД в Current Biology, долгое время изучали мозг добровольцев, которым вводили это вещество. Мозг добровольцев ученые сканировали при помощи МРТ и других систем во время прослушивания участниками испытаний мелодий, которые важны для них и мелодий, которые им безразличны. Во время прослушивания добровольцы находились под влиянием психоделика.

Результаты таких исследований показали, что ЛСД делал человека восприимчивым к прослушиванию музыки. Испытуемые начинали считать интересной и важной музыку, к которой прежде были безразличны. В ином исследовании, опубликованном в Cell, специалисты наблюдали за тем, как психотропный препарат взаимодействует с определенными рецепторами мозга. Как оказалось, у ЛСД есть структурная особенность, которая связывает вещество с рецептором на долгое время, и это позволяет человеку находиться в состоянии наркотического опьянения много часов подряд.

Сам наркотик был открыт химиком Альбертом Хофманном в 1938 году. Спустя пять лет ученый решил проверить, какое воздействие окажет на него ЛСД, и принял его внутрь. Как оказалось, это соединение практически полностью меняет восприятие и настроение человека. Под воздействием психоделика люди начинают испытывать, соответственно, психоделические переживания, которые получили названия «трипы». Длятся такие трипы по 6-15 (а иногда и дольше) часов.

По Америке в середине 20-го века прокатилась волна увлечения психотропными веществами и ЛСД, которая сильно повлияла на формирование контркультуры шестидесятых и семидесятых. Широко известной стала фраза доктора Лири, превратившаяся в девиз сторонников употребления психоделиков: «Turn on, tune in, drop out» («Включись, настройся, выпадай»). Под словом выпадай имелся в виду уход от консервативных нравов и образа жизни основной части общества. Вероятной причиной запрета ЛСД некоторые исследователи считают испуг консервативно настроенных общества и правительства перед возникшими в молодёжной среде тенденциями к масштабным социальным переменам. Социальные и политические реалии того времени, возможно, послужили одной из причин запрета ЛСД (в то время развилось движение хиппи).

После того, как стало ясно, что это психоделический препарат, ученые решили, что вещество можно использовать в медицинских целях. Но ЛСД быстро проник в массы, им увлекалась молодежь и вещество запретили. Правда, несмотря на запрет, с ним проводили эксперименты во многих странах. В частности, этим занимались американские военные и военные других стран.

Отношение возможности вхождения в зависимость к отношению обычной дозы к смертельной дозе психоактивных веществ

Несмотря на запрет, сейчас специалисты проводят большое количество исследований воздействия ЛСД на психику и физиологическое состояние людей. Часть этих исследований санкционированы научно-исследовательскими институтами, часть — проводится на свой страх и риск. В частности, психоделическое соединение давали принимать людям с так называемыми тревожными расстройствами, наркотической зависимостью или кластерными головными болями. Это достаточно редкий синдром, который вызывает очень сильные болевые ощущения. ЛСД и псилоцибин, как предполагают специалисты, могут не только снижать кластерные боли, но в некоторых случаях и прерывать кластерный цикл, причем в будущем появление синдрома предотвращается. Возможно, это действительно так, поскольку в состав многих медицинских препаратов, которые используются для лечения кластерных болей, входят эрголины, к которым относится и ЛСД. Это подтверждается результатами опроса пациентов с кластерной болью, проведенного в 2006 году. Правда, опрошено было всего 53 пациента с таким синдромом, которые принимали ЛСД. Но практически все опрашиваемые сообщили, что да, целебный эффект положительный.

Некоторые ученые считают, что ЛСД стоило бы разрешить для использования в медицинских целях. В частности, об этом говорилось в публикации издания «The British Journal of Psychiatry». Несколько позже аналогичную проблему поднял независимый медицинский журнал «The Lancet». Ряд ученыых считает, что ЛСД нельзя запрещать, поскольку он оказывает значительный терапевтических эффект, с его помощью можно лечить алкоголизм, смягчать мигрени.

Что касается физико-химических свойств, то молекула этого химического соединения состоит из индольного ядра с присоединенным тетрациклическим кольцом. Атомы углерода C-5 и С-8 в молекуле асимметричны, в связи с чем возможно образование 4-х стереоизомеров, из которых только один — d-LSD — обладает психоактивными свойствами. ЛСД относительно легко растворяется в воде.

Это очень активный психоделик, расчетная доза на человека составляет миллионные доли грамма, причем у других лекарственных препаратов дозировка выражается в миллиграммах. Стандартная доза ЛСД находится в диапазоне от 20 до 100 мкг. Интересно, что ЛСД не вызывает физической зависимости, а также не оказывает негативного влияния на физическое здоровье человека. Тем не менее, он может в некоторых случаях вызывать или обострять психические расстройства.

Эффекты, которые оказывает препарат на человека, очень различается в зависимости от особенностей организма и психофизиологического состояния. Например, могут быть эффекты, при которых человек прекращает чувствовать границу между собственным «Я» и внешним миром. В ряде случаев ЛСД ведет к реструктуризации личности, и некоторые эксперты считают, что психоактивные вещества могут быть очень полезными в психотерапии. Есть также точка зрения, что «корень терапевтического потенциала ЛСД заключается в его способности вызывать состояние психики, в котором легко происходит положительная самооценка и отказ от эгоистических точек зрения».

Специалистам удалось понять, почему отдельный «трип» может продолжаться вплоть до 10-15 часов. Дело в том, что при попадании молекулы психоделика в рецептор он там закрывается и не может быстро выйти. С течением времени структурные колебания приводят к тому, что молекулы ЛСД все же уходят из организма, но это достаточно продолжительный процесс.

Некоторый процент принимавших ЛСД людей испытывают периоды спонтанного возвращения субъективных симптомов (так называемый «флэшбэк», иногда через недели, месяцы или годы после приёма. Но мнение о том, что флэшбэки вызываются постепенным накоплением ЛСД в тканях, скорее всего, является ошибочным — ЛСД полностью выводится из организма в течение нескольких дней. Ученые предполагают, что причина флэшбэков может быть в возможности психики человека вспоминать и переживать заново сверхсильные эмоциональные переживания и стрессы (как отрицательные, так и положительные) через какое-либо время после их возникновения при определённых условиях, а поскольку ЛСД-трип является невероятно сильным переживанием, потенциально человек может вспомнить и заново пережить его детали через очень большой промежуток времени.

В жизни каждого человека может произойти подобный «флэшбэк», связанный с давно прошедшими событиями из жизни и не имеющий никакого отношения к психоделикам. Возможным ускорителем наступления флэшбэка может стать прослушивание музыки, ранее слушаемой во время «ЛСД-трипа», просмотр рисунков, похожих на визуальные образы, возникавшие в трипе за закрытыми глазами, чтение описаний подобных переживаний, приемом других психоделических веществ и тому подобные причины.

В ходе приема вещества эффект начинает проявляться тогда, когда ЛСД связывается с сопряженными с G-белком рецепторами. К такому типу рецепторов относятся и серотониновые рецепторы (семейство 5-HT2). В частности, речь идет о рецепторах 5-HT2A и 5-HT2B. Их активация тесно связана с такими чувствами и эмоциями, как аппетит, настроение, восприятие окружающего мира, либидо, тревожность.

В одном из новых исследований специалисты приняли решение прояснить принцип действия молекулярных механизмов взаимодействия психоделика и серотониновых рецепторов 5-HT2. Для этого ученые просканировали при помощи рентгеновского излучения кристаллы белка, связанного с ЛСД.

Как оказалось, психоделиик и другие лиганды серотониновых рецепторов условно разделяются на две функциональные группы. Первая — эрголин, который состоит из четырех колец и вторая — диэтиламид. Главная роль в лигандах принадлежит эрголинам. Причем, несмотря на схожесть, эффект от их приема очень разный. Например, эргостерол облегчает боль при мигренях. ЛСД — вызывает галлюцинации. Возможно, это можно объяснить тем фактом, что физиологических барьер, который называется гемато-энцефалическим, не пропускает ряд лигандов в мозг. К примеру, эргостерол как раз задерживается этим барьером и не вызывает галлюцинаций. Плюс ко всему, ряд лиганд по-разному взаимодействует с рецепторами. Тот же эргостерол проходит вглубь 5-HT2B чуть глубже, чем ЛСД. А от этого многое зависит.

Что дальше?

В целом, большинство ученых, которые считают ЛСД эффективным при борьбе с психофизиологическими расстройствами, алкоголизмом, кластерными болями, рассматривают его как лекарственный препарат. В то же время, есть и другая группа ученых, которая считает, что, изучив действие ЛСД, можно понять, как запускаются различные сигнальные реакции, которые приводят к тому либо иному эффекту. Результат — возможность разработки синтетических препаратов, которые могут изменять структуру рецепторов, оказывая определенное воздействие на мозг человека.

Журналист Стивен Котлер уверен, что борьба с психоделическими препаратами не всегда оправданна: ЛСД, экстази и другие наркотики можно использовать в изучении работы мозга и применять при лечении тяжелых или смертельных болезней. В издательстве «Попурри» вышел сборник статей Котлера о новейших достижениях науки и техники «Мир завтра». T&P публикуют главу, в которой он рассказывает о ренессансе радикальной психоделической терапии — как ученые и психотерапевты продолжают исследовать и использовать психоделики, зачастую нарушая закон.

1

Комната, в которой они ожидают, имеет форму вытянутого прямоугольника. Пол застелен толстым зеленым ковром, поэтому все называют эту комнату зеленой. Одна стена заставлена книгами, на трех других висят картины. Есть мраморный камин. Посреди высокого потолка — цветочный медальон (там когда-­то висела массивная викторианская люстра). Люстры давно нет, но медальон остался. Когда Мара Хауэлл лежит на кровати, ее взгляд обращен прямо на этот медальон. Гипсовые цветы сплетены в венок, и то ли этот викторианский орнамент искажает восприятие, то ли это замышлялось архитектором изначально, но в целом образ получается не столько ботанический, сколько небесный. Хоровод кружащихся под потолком ангелов. И Мара, как и все остальные присутствующие, надеется, что это ангелы милосердия.

Помимо Мары, в зеленой комнате находятся Мэрилин Хауэлл, ее мать, и Линдси Корлисс, ее близкая подруга. Линдси нервно меряет комнату шагами. Мэрилин тоже волнуется. Она стоит рядом с дочерью — под ангелами, — но ей трудно оставаться на месте. Она снова подходит к окну и выглядывает на улицу. Дело происходит в начале лета, и деревья уже полностью покрылись листвой, небо безоблачное, но ничто из этого Мэрилин не радует. Она уже и на ангелов перестала обращать внимание. Окончание весны в этом году для нее наполнено метафорическим смыслом. Сезон надежды и обновления заканчивается. Может быть, ангелы утратили свою власть? А может, ее у них никогда и не было. Она снова выглядывает на улицу, недоумевая: где же этот Аллан?

Об Аллане она знает немного: только то, что он опаздывает и что это не настоящее его имя. Аллан — своего рода подпольный психотерапевт, потому что работа, которой он занимается, — «преступное сочувствие», как он сам это называет, — все еще остается противозаконной. Мэрилин пришлось немало потрудиться, чтобы раздобыть номер его телефона. Затем они несколько раз встретились. Во время первой встречи Мэрилин задала ему сотни вопросов, и он четко ответил на каждый из них. Знания Аллана производят впечатление, как и его готовность идти на риск ради совершенно незнакомых людей. Мэрилин он сразу понравился, что было хорошо, поскольку других вариантов у нее попросту не оставалось.

Чуть более года назад, когда Маре было тридцать два года, у нее обнаружили рак толстой кишки. Эта болезнь чаще всего поражает людей пожилых. В 2001—2002 году средний возраст пациентов с раком толстой кишки составлял 71 год. Диагноз оказался тем более неожиданным, что Мара всегда придерживалась здорового образа жизни: выпивала она лишь изредка, наркотиков не употребляла, правильно питалась, достаточно спала, постоянно следила за весом, занималась спортом и всегда была необычайно жизнерадостной и энергичной. За месяц до первой крупной операции она была в Гондурасе, где, плавая с аквалангом, собирала информацию о популяциях рыбы. […]

За минувший год она перепробовала все традиционные лекарства и все альтернативные формы лечения. А форм этих совсем не мало: массаж, макробиотика, китайское траволечение, тибетское траволечение, акупунктура, акупрессура, метод Фельденкрайза, хиропрактика, молитвы… На мессе в католической церкви Бостона священник призывал с кафедры: «Пресвятая Дева Мария, пожалуйста, вмешайся и помоги вылечить Мару Хауэлл». Иудеи в Беркли распевали «Ми шебейрах», а буддисты в Голливуде пытались помочь ей исполнением мантры «Наму­ме­хо­рэн­гэ­ке». Мара дважды ездила в Бразилию, чтобы встретиться со знаменитым медиумом и целителем по прозвищу Жоао де Деус, который якобы исцелил 15 миллионов. А то и 45 миллионов. Но Мару он не исцелил. Даже боль облегчить не смог.

Маре не повезло еще и в том, что она попала в те несчастные два процента пациентов, которым существующие болеутоляющие средства не помогают. Обычно степень боли оценивают по шкале от нуля («никакой боли») до десяти («самая сильная боль, какую только можно представить»). Несмотря на применение десятков различных препаратов, включая морфий и метадон, уровень боли у Мары редко опускается ниже пяти. Куда чаще боль поднималась до восьми — это когда большинство пациентов начинают кричать от боли.

Примерно пять недель назад боль усилилась настолько, что Маре пришлось покинуть свою квартиру в Окленде и вернуться в отчий дом. Так зеленая комната в бостонском доме ее родителей стала больничной палатой. Тогда­-то Мэрилин и решила, что пора поговорить с дочерью напрямую.

Еще несколько месяцев назад она услышала об Аллане и его деятельности, но завести разговор с дочерью на эту тему было нелегко. Лечение, предлагаемое Алланом, было не просто радикальным и не просто противозаконным; оно было нацелено на то, чтобы помочь пациентам победить в себе страх смерти. Первая реакция Мары была крайне отрицательной. «Мне неинтересно говорить о смерти, — отрезала она. — Откуда ты вообще об этом узнала? Как эти люди могут быть настолько бесчувственными?» Но затем она призадумалась. Мара знала, что без чуда ей не обойтись, а эта форма лечения, в отличие от всех прочих, несет в себе странный потенциал духовного преображения — если, конечно, не убьет ее.

Вторая встреча Мэрилин с Алланом была более трудной. Аллан — подпольный психоделический терапевт. Психоделическая терапия основывается на возникшей в 1960­е годы идее, что психоделики — наркотики типа ЛСД и псилоцибина, содержащегося в галлюциногенных грибах, — известные радикальным изменением сознания и восприятия, в малых дозах обладают способностью вызывать глубокое просветление, а в больших — вызывать очищающие и трансформирующие душу духовные переживания. Психоделические терапевты не только обеспечивают больных препаратами, но и наблюдают за ними на протяжении всего процесса. Хотя принято считать, что психоделические препараты не вызывают привыкания и не причиняют физического вреда организму, из этого правила есть исключения. Именно поэтому вторая встреча Мэрилин с Алланом оказалась более трудной, чем первая: главной темой обсуждения стал возможный риск такого лечения.

Для первого сеанса Аллан решил использовать МДМА — препарат, известный в просторечии как экстази и сравнительно недавно включенный в арсенал психоделической терапии. Впервые синтезированный в 1912 году фармацевтической компанией merck, МДМА не находил широкого применения в психотерапии до середины 1970­х годов, пока фармаколог Александр Шульгин, в то время преподававший в Калифорнийском университете в Сан­Франциско, не услышал от своих студентов, что одному из них он помог вылечиться от заикания. Шульгин опробовал его на себе и зафиксировал «измененные состояния сознания с эмоциональными и сексуальными обертонами». Он также отметил, что это вещество «помогает людям раскрыться как перед другими людьми, так и перед своими внутренними мыслями», и пришел к выводу, что основная польза от этого препарата заключается в его психическом воздействии. Многие другие специалисты согласились с Шульгиным. Препарат был криминализирован в 1980­е годы, но до этого с ним успели познакомиться тысячи психотерапевтов.

Поскольку Аллан и Мэрилин не хотят прерывать паллиативную терапию Мары, МДМА будет добавлен ко всем остальным препаратам. И в этом заключается главная опасность. Хотя ученые описывают экстази не как психоделический препарат («проявляющий душу»), а как «эмпатоделический» (то есть «проявляющий эмпатию»), с химической точки зрения МДМА — это амфетамин. Поскольку амфетамины повышают пульс и давление, а Мара уже страдает учащенным сердцебиением, есть вероятность вызвать сердечный приступ. Второе осложняющее обстоятельство — нейротоксичность препарата. Третья проблема — истощение запаса эмоциональных и физических сил, вследствие чего есть опасность перейти черту, за которой уже не будет возврата. Но самая большая опасность — это неизвестность. Мара будет принимать одновременно девять сильнодействующих препаратов, и никто не знает, чем обернется воздействие этого мощного коктейля. Аллан решил проконсультироваться с другими врачами. «Риск есть, но и шанс есть», — сказали они. Мэрилин и Аллан решили начать с низких доз. Мара согласилась рискнуть. Это было два дня назад.

Звонят в дверь. Пришел Аллан, принес первую дозу. Мара взволнована. Линдси полна надежды. Мэрилин переживает, правильно ли она поступила. Ее мысли лихорадочно мечутся: «Правильно ли выбрана начальная доза? Можно ли вообще доверять этому Аллану?» Но Аллан энергичен, полон оптимизма и полностью лишен покровительственного тона, присущего другим терапевтам, с которыми Маре приходилось иметь дело. Его поведение оказывает успокаивающее действие на всех. Войдя в комнату, Аллан достает таблетки из кармана и торжественно поднимает их над головой.

«Мы отправляемся на поиски приключений», — говорит он.

И он не врет. В 11:15 утра, лежа на кровати и глядя на ангелов на потолке, Мара глотает 110 мг фармакологически чистого МДМА. Мэрилин следит за направлением взгляда дочери. Наткнувшись взглядом на медальон, она произносит последнюю молитву.

«Пожалуйста, ангелы, смилуйтесь, — говорит она. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

2

Хотя деятельность Аллана до сих пор остается противозаконной, ситуация начинает меняться. Мы стоим на пороге психоделического ренессанса. Впервые за 40 лет, не встречая сопротивления со стороны закона, во многих странах мира и во многих городах Америки снова начинают испытывать скандально известные вещества. Ученые в Израиле, Иордании и Канаде исследуют терапевтический потенциал МДМА. В Бразилии, Германии и Испании исследователи изучают айяуаску — растение, содержащее ДМТ — пожалуй, один из самых мощных психоделиков на земле. В Швейцарии ЛСД используют для психологической помощи смертельно больным пациентам. В Мексике и Канаде используют ибогаин (еще один сильнодействующий психоделик растительного происхождения) для лечения зависимости от опиатов, а в России для лечения героиновой зависимости используют кетамин — транквилизатор, вызывающий диссоциативные состояния. В США ученые из Университета Джонса Хопкинса завершили долгосрочное исследование псилоцибина — вещества, якобы вызывающего «мистический опыт», сопровождаемый галлюцинациями. Псилоцибин изучали также и в Калифорнийском университете в Лос-­Анджелесе, но уже в качестве психотерапевтического средства для смертельно больных людей, помогающего избавиться от страха смерти; аналогичные исследования начаты в Нью­Йоркском университете и Университете Джонса Хопкинса. В Аризонском университете псилоцибин изучается как лекарство от невроза навязчивых состояний. Исследователи Гарварда, завершив изучение нейротоксических свойств МДМА и мескалина, приступили к изучению терапевтического эффекта ЛСД при кластерных головных болях и способности МДМА подавлять страх смерти у смертельно больных людей. В Южной Каролине исследователи, работая с ветеранами, возвращающимися из Ирака и Афганистана, а также с другими жертвами психических травм, закончили одно исследование применения МДМА для лечения при посттравматическом стрессовом расстройстве и собираются приступить к следующему.

Кроме того, большинство ученых, вовлеченных в эту работу, говорят, что государственные органы перестали негативно относиться к такого рода исследованиям. Роланд Гриффитс, профессор психиатрии и нейронаук из Университета Джонса Хопкинса, занимающийся изучением психоделических веществ, говорит: «Я думаю, что исследованиям в этой области противодействовали не столько власти, сколько сам научный истеблишмент. На протяжении трех десятилетий достаточно было публично высказаться в пользу изучения психоделиков, чтобы твоя академическая карьера закончилась; это было формой профессионального самоубийства для любого серьезного ученого. Но теперь ситуация изменилась».

«Разница в том, что теперь мы действуем иначе», — говорит Рик Доблин. А уж он знает, о чем говорит. Доблин является основателем Междисциплинарной ассоциации психоделических исследований — некоммерческой фармацевтической компании, конечная цель которой заключается в возобновлении производства психоделиков. Он один из первопроходцев этого движения. Последние 25 лет он посвятил стараниям побудить государственную власть пересмотреть свое отношение к психоделическим препаратам, чтобы вернуть психоделики обратно в лаборатории и провести достаточно убедительные эксперименты, которые заставили бы пересмотреть свою позицию даже самых упрямых оппонентов.

Говоря «теперь мы действуем иначе», Доблин имеет в виду не только выполнение экспериментов, но и общее отношение. «Первый бой проиграли во многом из-­за собственного невежества, — говорит он. — Тим Лири хотел с помощью ЛСД низвергнуть истеблишмент. Теренс Маккенна говорил, что психоделики по своей внутренней природе противостоят существующей культуре. Это все от незнания. Это было проявлением романтизма, но и высокомерия тоже. Сейчас я хочу изменить тренд на противоположный. Я хочу, чтобы психоделическая терапия не противостояла мейнстриму, а стала его частью. Мой девиз: настройся, включись и иди в народ».

Доблин не шутит. В тот день, когда я с ним встретился, сразу после завтрака в местной булочной мы вернулись к его дому. […] Неподалеку от булочной хорошо одетая женщина лет пятидесяти останавливает Доблина.

— Рик! — кричит она, — вы видели ту великолепную передачу об ЛСД по «Историческому каналу»?

Далее следует десятиминутное обсуждение текущей ситуации в мире психоделической науки. Женщина очень хорошо осведомлена об этой проблеме и относится к психоделикам с явным благодушием. После того как она уходит, Доблин рассказывает мне, что посещает одну из самых популярных синагог в городе.

— А это, — говорит он с улыбкой, — жена раввина. […] Я никогда не скрывал, чем занимаюсь. Это очень маленький городок. Здесь все знают, кто чем занимается. Большинство людей рады помочь.

Доблин считает, что лучшей поддержки и желать нечего. «Она основана на знаниях, сочувствии и социальной справедливости, — говорит Доблин. — Синдром навязчивых состояний и страх смерти — очень сложные для излечения состояния, но исследования показывают, что психоделики способны помочь в обоих случаях. У нас есть ветераны, вернувшиеся из Ирака с тяжелейшим посттравматическим синдромом. Правительство не знает, что делать с этими людьми. Но терапия с использованием МДМА помогает и им. Кластерная головная боль, которую из­-за ее силы и частоты называют суицидальной, — это еще одна неизлечимая болезнь. Но ее лечение с помощью ЛСД уже сейчас выглядит весьма многообещающим». […]

3

Мара скрипит зубами и смотрит на ангелов. Прошло больше часа после того, как она приняла экстази, и в том, что с ней случилось за это время, ничего приятного не было. Боль усилилась. Полуденная доза метадона не помогла. Сейчас час дня. Собравшиеся в зеленой комнате начинают обсуждать варианты. Мара приняла 110 мг, что на 15 мг меньше стандартной терапевтической дозы. Обычно пациенту дают 125 мг, а затем 75 мг каждый следующий час. Аллан полагает, что дозу можно было бы безопасно удвоить. Мара не хочет сдаваться раньше времени. Она проглатывает еще 110 мг МДМА и спрашивает: «Разве духовная трансформация может быть простым и легким делом?»

Причина, по которой Мара верит в способность психоделиков вызывать духовные трансформации, никак не связана с ее личной историей, но она связана с историей ее матери, Мэрилин, которая родилась с врожденной травмой — воронкообразной деформацией грудной клетки. Ее органы были сдавлены, в то время как грудная клетка выпирала. Когда Мэрилин минуло тридцать, она познакомилась с психотерапевтом Роном Курцем — пионером в области психосоматической медицины. Он предположил, что вмятина на груди — следствие скрытой детской психической травмы. Высвободите эмоции — и вмятина на грудной клетке исчезнет.

Мэрилин перепробовала все, чтобы высвободить эмоции, а затем решила попробовать ЛСД­терапию. Ее сеанс тоже проходил в зеленой комнате под ангелами. Глаза у Мэрилин были завязаны, а рядом находилась «сиделка» (человек, который сопровождает трип, т. е. выполняет облегченный вариант той работы, которую теперь делает Аллан). Через полчаса после приема наркотика Мэрилин почувствовала — к своему изумлению, — что ее мозг словно раскололся надвое, и она начала кричать. Сначала это были первобытные вопли, но со временем крик смягчился и сменился песнопением. В течение следующих четырех часов Мэрилин спонтанно повторяла звук «а­а­а­а­а», хотя называть ее «Мэрилин» в эти моменты, наверное, было бы неправильно. «Я больше не ощущала границ, которые отделяли бы меня от внешнего мира. Я была звуком, любовью, покоем. Любые эмоции, которые я испытывала впоследствии, кажутся мелкими и незначительными по сравнению с этими. В тот момент я поняла, что имеют в виду, говоря о мистическом опыте, о трансцендентном состоянии. Для меня это было абсолютно не связано с какой­-либо религией или верой в Бога. Я испытала Бога в себе».

И к тому времени, когда Мэрилин пришла в себя, вмятина на ее груди практически исчезла. Ее грудная клетка выпрямилась, а внутренние органы вернулись на место. То, что испытала Мэрилин, обычно называют спонтанным исцелением, а иудео­-христианские традиции квалифицируют как чудо. Вот почему Мара согласилась принять вторую таблетку: она рассчитывала на такое же чудо.

По тем же причинам на маленьком столике у стены в зеленой комнате Линдси организовала выставку подарков от бывших учеников Мары: мерцающие огнями свечи, морские кристаллы, резные камни, разноцветные бусы, окружающие бронзовую статуэтку Ганеши — индуистского бога мудрости и трансцендентности с головой слона, прикрытой зонтиком. Спустя час после приема второй таблетки послеполуденное солнце начинает бить в окно, и Ганеша сверкает золотом. Может, это знак, а может, подействовало лекарство, но впервые за целый год Мара перестает чувствовать боль.

Из колонок льется музыка Пола Уинтера. Мара закрывает глаза и плывет вслед за музыкой. Линдси видит умиротворение на лице своей подруги впервые за… да она уже и не помнит, за сколько времени. Взгляд Мэрилин возвращается к ангелам на потолке.

«Спасибо, — шепчет она, — спасибо, спасибо, спасибо».

Еще через час действие МДМА начинает слабеть. Мара думает, что больше не нуждается в помощи Аллана. «Это было здорово, — говорит она. — Думаю, в следующий раз я смогу погрузиться глубже».

Все обнимаются, и Аллан идет к двери. Мара смотрит, как он уходит, и солнечный свет заставляет ее вспомнить о том, что она уже месяц не была на улице. Ей хочется прогуляться. Вместе с Линдси они переходят улицу и садятся на чугунную скамейку в небольшом сквере в тени раскидистого дуба. Они говорят о мальчиках, о первых сексуальных опытах, о предстоящей свадьбе Линсди. Мара не чувствует себя больной. Она просто чувствует себя самой собой. А она так боялась, что это чувство уже никогда не вернется! Мара чувствует себя настолько хорошо и уверенно, что дает советы Линдси, которая переживает некоторые личные проблемы. […]

Так проходит два часа, и они возвращаются домой. Впервые за много недель у Мары появился аппетит. Хорошо поев, она принимает болеутоляющие лекарства — и вдруг ощущает внутренний толчок: то ли пробегает волна тревоги, то ли сердце сбивается с ритма. Она начинает потеть. Следом приходит тошнота. Затем возвращается боль. Мэрилин помогает ей подняться наверх и залезть в ванну. Теплая вода не помогает. Дополнительная доза метадона не помогает. Возвращается учащенное сердцебиение. Вслед за ним — тики и подергивания. Мара чувствует себя марионеткой, которую дергает за ниточки какой­-то безумец. […]

4

Есть основания полагать, что люди узнали о психоделиках так же, как и обо всех прочих лекарствах — подражая поведению животных. А подражать есть кому. Ученые повсюду сталкиваются с животными-­наркоманами. Пчелы обожают нектар орхидей; козы — галлюциногенные грибы; птицы — семена конопли, крысы, мыши, ящерицы, мухи, пауки, тараканы — опиума, кошки — кошачью мяту, коровы — астрагал, бабочки — галлюциногенные цветки дурмана, мандрилы — сильнодействующие корневища ибоги. Такое поведение настолько распространено, что многие ученые считают «погоню за наркотическим опьянением одной из первостепенных мотиваций в животном поведении», как пишет своей книге «Интоксикация: Всеобщее влечение к веществам, вызывающим измененные состояния сознания» (Intoxication: The Universal drive for mind­altering Substances) психофармаколог из Калифорнийского университета в Лос­Анджелесе Рональд Зигель.

И точно так же, как и мы, животные принимают определенные препараты ради достижения определенных целей. Индейцы навахо чтут медведя, от которого узнали о целебных свойствах корня оша, помогающего при болях в желудке и бактериальных инфекциях. Дикая морковь, как мы узнали благодаря птицам, отгоняет мышей. Больные лошади ищут побеги ивы, поскольку именно из них получают аспирин. То же самое касается употребления животными галлюциногенов. Первоначально травоядные познакомились с этими растениями, просто пытаясь утолить голод, ели, когда не было другого выбора, но потом уже стали искать эти растения ради достижения другого эффекта.

То же относится и к людям. На протяжении тысячелетий психоделики занимали центральное место в большинстве духовных традиций. Во время древнегреческих элевсинских мистерий — а это, пожалуй, самый известный обряд инициации в истории — пили кикеон — зерновый напиток, содержащий спорынью, из которой впоследствии был получен препарат ЛСД. Для ацтеков теонанакатль (буквально «бог­гриб») являлся священным растением, а в священном индуистском тексте «Ригведа» 120 стихов посвящены растению «сома», лишенному корней и листьев (то есть грибу). В «Ригведе» есть такие строки: «Мы испили сому, мы стали бессмертны, мы обратились к свету, мы нашли богов».

Из всего сказанного можно сделать такой вывод: оказывается, мы даже понятия не имеем, насколько хорошо были осведомлены о психоделиках люди в прежние эпохи. Ральф Мецнер, психолог и пионер в области исследования ЛСД, поясняет: «Антропологам известно, что к тому времени, когда начались серьезные исследования свойств психоделиков, человечество уже аккумулировало знания по этому вопросу на целую энциклопедию».

Начало современного изучения психоделиков датируется 1874 годом, когда философ Бенджамин Пол Блад опубликовал небольшую статью о свойствах веселящего газа. Статья Блада вдохновила на работу гарвардского психолога Уильяма Джемса, начавшего самостоятельное исследование, о результатах которого он сообщил в своем эссе в 1882 году. Главным эффектом исследуемых веществ он назвал «необыкновенно возбуждающее чувство интенсивного метафизического просветления». В 1887 году компания Parke, davis and Company начала продавать пейотль всем желающим. А таковых было немало. К концу века был синтезирован мескалин — действующее вещество пейотля, — что дало толчок трем десяткам лет феноменологических исследований того, что писатель Хантер Томпсон назвал «бабахом»: «Хороший мескалин забирает медленно. Первый час проходит в ожидании, в середине второго вы начинаете проклинать надувших вас проходимцев, потому что ни черта не происходит, а потом внезапно — БАБАХ!»

Затем в 1938 году Альберт Хофманн — швейцарский химик, работавший на фармацевтическую компанию Sandoz, искавший новые средства ускорения кровообращения, в итоге синтезировал ЛСД. Компания Sandoz начала бесплатно рассылать ЛСД ученым по всему миру, указывая в сопроводительной документации два возможных применения препарата: он мог использоваться в качестве психоимитатора (препарата, имитирующего психозы, что позволяет ученым лучше разобраться в шизоидных состояниях), а также, возможно, в качестве лекарственного препарата.

В середине 1950­х годов, вскоре после того, как Олдос Хаксли рассказал всему миру о мескалине в «Дверях восприятия», психиатр из Калифорнийского университета в Ирвайне Оскар Джанигер начинает давать ЛСД таким звездам, как Кэри Грант и Джек Николсон, надеясь больше узнать о природе творческих способностей. В то же самое время Хамфри Осмонд, британский психиатр, который и ввел в обращение слово «психоделик», предположил, что ЛСД может использоваться для лечения алкоголизма. Его гипотеза была подтверждена экспериментально, и самым известным примером стало исследование, проводившееся в 1962 году в канадской провинции Саскачеван. Канадские ученые обнаружили, что 65 процентов участников эксперимента перестали употреблять алкоголь уже после однократного применения ЛСД (все исследование длилось полтора года). Стивен Росс из Нью­Йоркского университета говорит по этому поводу: «В то время лечение алкогольной зависимости было главным направлением применения психоделиков. В этом участвовали тысячи людей. Все исследования показывали одно и то же: большинство алкоголиков бросали пить. Иногда эффект длился неделями, иногда месяцами». Алкоголизм и другие формы зависимости остаются одной из главных проблем современного общества, но, несмотря на несомненный потенциал психоделиков в решении этой проблемы, исследования были практически заморожены на 40 лет.

Главное событие, которое привело к прекращению исследований, произошло в 1960 году, когда гарвардский психолог Тимоти Лири съездил в Мексику и впервые попробовал галлюциногенные грибы. Впоследствии он говорил, что «пять часов, прошедших после приема этих грибов, дали больше информации об устройстве мозга, чем предшествующие 15 лет изучения психологии». На протяжении следующих нескольких лет Лири занимался исследованием психоделиков — сначала в Гарварде, а затем (когда его выгнали оттуда) в своем поместье на Восточном побережье. В его исследованиях в качестве испытуемых принимали участие сотни, а может, и тысячи людей, включая Кена Кизи и остальных «Веселых проказников». Шестидесятые зажгли этот огонь, чем больше всего и запомнились. Но исследования психоделиков не пропали даром. К тому времени, когда вечеринка закончилась — ЛСД был запрещен в 1968 году, а псилоцибин — вскоре после этого, хотя большинство считает концом вечеринки принятие в 1970 году «Закона о контролируемых веществах» (действие которого фактически распространилось на весь мир благодаря влиянию США на политику международных фармацевтических компаний), — было проведено шесть конференций, опубликованы десятки книг и более тысячи статей, где описаны результаты исследований с участием 40 тысяч пациентов.

«Никсон прикрыл все это, — говорит Доблин. — Он назвал Лири «самым опасным человеком в Америке». Вот что запомнилось. Но вся проделанная работа фактически заложила основы современной науки о мозге и сознании, стала предтечей «серотониновой революции» — нашей первой реалистичной картины подсознания и потенциального излечения самых серьезных психических заболеваний. И самое невероятное заключается в том, что большинство людей об этом даже не подозревают».

5

Мэрилин привезла Мару в больницу, но к тому времени, когда врач ее осмотрел, большинство симптомов ослабло. В записи о первичном осмотре сказано: «В сознании, активная, без явных признаков недомогания». Однако анализы показали наличие некоторых проблем, и Маре пришлось задержаться в больнице на две недели. Когда ее наконец выписали, она весила на 14 фунтов меньше и принимала 15 разных препаратов, но среди них не было того единственного, который ей действительно хотелось принять, — экстази. И Мара просит мать снова обратиться к Аллану.

Мэрилин не так уверена в том, что это правильно, но понимает логику дочери: «Отчасти это надежда на чудо, но главная причина — все­-таки боль. Под действием МДМА боль ушла, Мара снова могла двигаться, снова могла быть самой собой».

Мэрилин снова консультируется с Алланом. Они вместе пытаются разобраться в том, что же вызвало кризис. Симптомы Мары вряд ли могли быть вызваны действием препарата МДМА, и наиболее вероятным виновником они считают метадон. Линдси полагает, что она могла ошибиться и после возвращения с прогулки — то есть непосредственно перед возникновением симптомов — дать Маре слишком большую дозу метадона. Сейчас Маре прописана значительно меньшая дозировка метадона, что кажется хорошим знаком, но взамен ей прописано вдвое больше других лекарств, чем раньше. Аллан консультируется с другими врачами. Главная проблема — антикоагулянт «Ловенокс». МДМА повышает давление, и его взаимодействие с «Ловеноксом» повышает риск кровоизлияния. Они решают прекратить прием антикоагулянта за день до «сеанса», чтобы снять проблему, но есть еще один вопрос: Мара хочет усилить эффект за счет увеличения дозы МДМА. Не убьет ли это ее? Никто не знает этого наверняка. […]

Через неделю после выписки из больницы, первого июля, в 10:45 утра Мара принимает 140 мг МДМА, а еще через час усиливает эффект дополнительной дозой в 55 мг.

Как говорил Хантер Томпсон, «купи билет — и в путь».

6

Рику Доблину 56 лет. Он крепкий, коренастый, с темными курчавыми волосами и широким лбом, изборожденным «смеховыми» морщинами. Рик родился в еврейской семье в Ок­-Парке, штат Иллинойс, и воспитывался, как он говорит, «в тени Холокоста». Подростком он избегал спорта и девушек ради книг, посвященных тематике гражданского неповиновения. К четырнадцати годам его уже волновали проблемы социальной справедливости. В 16 лет Рик присоединился к антивоенным протестам, и заведенное против него уголовное дело поставило крест на той жизни, которую прочили ему родители: он уже не мог стать адвокатом или врачом и заниматься тем, чем полагается заниматься хорошим еврейским мальчикам.

Вместо этого Доблин уехал во Флориду и поступил в Новый колледж. Тогда ему было 17 лет. «Я еще не общался с девушками, — говорит он, — и считал «Битлов» авторами глупых любовных песенок». До этого времени он не знал алкоголя, не пил кофе, не выкурил ни одной сигареты и даже не пробовал газировку. Это было в 1971 году, и тогда Доблин еще верил пропаганде. «Наркотики пугали меня, — говорит он. — Я был уверен, что достаточно один раз попробовать, чтобы сойти с ума». Но, поступив в Новый колледж, он обнаружил там колонию нудистов у бассейна в кампусе и психоделические танцевальные вечеринки, продолжавшиеся всю ночь. Доблину потребовалось не так уж много времени, чтобы перебороть страх перед наркотиками.

«ЛСД стало для меня откровением, — говорит он, смеясь. — Когда я был моложе, то, как и все остальные, очень серьезно относился к ритуалу бар­мицва. У меня было много вопросов в отношении религии, на которые я хотел получить ответы. Я ожидал мистического, трансформирующего дух опыта. Когда же все произошло, я совершенно разочаровался в Боге. Десять лет спустя у меня был первый психоделический опыт, и именно ЛСД принес мне то, чего я ожидал от бар­мицвы. Это было именно то, что нужно».

Доблин сразу же стал одержим психоделиками. Потом были новые трипы и новые исследования. Затем он познакомился с книгами «Программирование и метапрограммирование в человеческом биокомпьютере» Джона Лилли (попытка картировать сознание во время наркотических трипов в совершенно изолированном помещении) и «Области человеческого бессознательного» (realms of the Unconscious) Станислава Грофа (Гроф был одним из ведущих исследователей ЛСД в 1950—60­е годы). «Психоделики были именно тем, что я искал, — говорит Доблин. — Они открывают научный способ объединить духовность, терапию и нравственные ценности. Они позволяют погрузиться в глубины души и возвратиться назад с важными моральными уроками, лишенными всяческих предрассудков. В принципе, это готовый инструмент социальной справедливости. Я думал тогда — и думаю до сих пор, — что при правильном применении психоделики являются мощным антидотом идеологии Гитлера».

Было это антидотом или нет, но Доблин пришел в этот мир слишком поздно. «Из­-за войны, объявленной наркотикам, всякая научная работа с психоделиками прекратилась. Исследования переместились на сновидения, медитацию, голодание, религиозные песнопения, холотропное дыхание — одним словом, на все прочие способы достигнуть измененного состояния сознания без наркотиков. И виноват в этом был не истеблишмент; это была наша собственная ошибка, ошибка носителей контркультуры. Мы держали это в руках и потеряли». В итоге Доблин вылетел из колледжа, сел на наркотики, завел себе волка в качестве домашнего питомца, испробовал интенсивную терапию первичным криком и множество других форм терапии, учился строить дома — в общем, делал все, что угодно, лишь бы отвлечься от мысли о том, что исследования психоделиков — единственное занятие, интересующее его в этом мире.

В 1982 году ему представился удобный случай вернуться к любимому занятию. Как только появился препарат МДМА, Доблин был сразу же покорен им. «Это было прекрасное средство для высвобождения внутренней любви, для самоприятия, для достижения внутренней гармонии. Я сразу понял, какой удивительный терапевтический потенциал имеет этот препарат, но его уже начали продавать в барах. МДМА стал очень популярен. Было ясно, что запрет не заставит себя ждать. Но я знал, что, если мы сыграем на опережение, у нас появится шанс перебороть высокомерное отношение к психоделикам и как-­то изменить курс».

Управление по борьбе с наркотиками начало войну против МДМА в 1984 году, но Доблин был уже наготове. Он познакомился с Лаурой Хаксли, вдовой Олдоса, и через нее попал в психоделическое сообщество, о существовании которого даже не подозревал. «Тогда-­то я и понял, что психоделические исследования не исчезли, они просто ушли в подполье». Доблин использовал новые связи, чтобы инициировать ряд серьезных исследований. В надежде выиграть пропагандистскую войну он начал рассылать МДМА мировым духовным лидерам. Примерно дюжина из них попробовала вещество. В 1985 году в журнале Newsweek вышла статья под заголовком «Споры об экстази», автор которой цитировал известного католического теолога брата Дэвида Стейндл­Раста, который рассказывал о собственном опыте: «Монахи проводят всю жизнь, культивируя в себе то же состояние открытости, которое дает МДМА».

В одном из исследований, одобрения которого Доблин тщетно пытался добиться от государственных надзорных органов, испытуемый был один — его родная бабушка. Она умирала и попутно страдала клинической депрессией. Доблин хотел попробовать лечить ее при помощи МДМА, но родители запретили ему нарушать закон. «Это была совершенно больная старая женщина, отчаянно нуждавшаяся в помощи, — вспоминает Доблин. — И у нас было лекарство, которое могло ей помочь, препарат, который уже благополучно опробовали тысячи людей, но закон категорически запрещал его использование».

В 1986 году Доблин учредил Междисциплинарную ассоциацию психоделических исследований в надежде обеспечить легальность медицинского использования экстази и попытался судиться с правительством. Этот бой он проиграл. В 1988 году Управление по борьбе с наркотиками включило МДМА, наряду с героином, фенциклидином и некоторыми другими наркотиками, в перечень самых опасных препаратов «с высокой вероятностью злоупотребления» и «не используемых в настоящее время в медицинских целях на территории США». Это означало, что, если Доблин хочет изменить это решение, ему необходимо убедить Управление по борьбе с наркотиками, что препарат МДМА безопасен и полезен с медицинской точки зрения.

Доблин закончил колледж и решил продолжить образование по выбранной им специализации в магистратуре. Но на дворе был 1988 год, и ни одно из высших учебных заведений не проявило интереса к его планам писать диссертацию по психоделической тематике. «Я понял, что политика стоит на пути науки, — говорит Доблин, — поэтому решил заняться изучением политики». Он поступил на факультет государственного управления Гарвардского университета и через какое­-то время защитил там диссертацию, но прежде, чем это произошло, в 1989 году в недрах Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США назрело решение, касавшееся их внутренней политики, но при этом навсегда изменившее судьбу исследований психоделиков. «Они пошли на кардинальные перемены, — говорит Доблин, — решив деполитизировать свою работу и судить о препаратах строго на научных основаниях».

«Рик разгадал их секрет, — считает Марк Клейман, руководитель программы анализа фармацевтической политики в Калифорнийском университете в Лос­Анджелесе, один из преподавателей Доблина во времена его учебы в Гарварде. — Он понял, что Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США отныне собирается играть честно». И впервые за два десятилетия исследования психоделиков переместились из области мечтаний в область практики.

7

Второй сеанс приема МДМА уводит Мару глубже, чем первый. Она говорит о своих переживаниях в личной жизни, о боязни утратить контроль, о страхе предательства. Мара начинает говорить о недавнем отказе от новых методов лечения: «Я могла бы испытать на себе их эффективность, но не хочу, чтобы обо мне говорили как о безнадежном случае. Что бы ни случилось, рак дал мне возможность искать Бога».

Но МДМА не помогает ей найти Бога. К вечеру эффект начинает спадать. Аллана не будет в городе в течение нескольких недель, так что Маре придется подождать — вот только ее болезнь ждать не хочет. К концу июля дозу дилаудида приходится увеличить тридцатикратно. По мнению врачей, жить Маре осталось не больше двух месяцев. Аллан и его психоделики кажутся единственной надеждой, но МДМА уже не справляется с задачей. Мара хочет переключиться на что-­то более сильное.

Этот вопрос обсуждается. У Аллана есть ЛСД, но он чувствует, что тот прорыв, которого хочет добиться Мара, грозит разрушить ее эмоциональные защитные механизмы, вследствие чего страх смерти может только усилиться. Мара редко говорит об этом страхе, хотя однажды она сказала Линдси, что ее страшит не сама смерть. «Я единственный ребенок у своих родителей, — говорила она, — и я в ужасе от того, что с ними станет, если я умру». И все-­таки Аллан полагает, что для следующего сеанса лучше подойдут галлюциногенные грибы. Остальным приходится с ним согласиться.

На сегодняшний день мало кто из ученых не знаком с медицинским использованием псилоцибина и считается, что нет лучшего средства для преодоления страха смерти. Фрейд рассматривал «экзистенциальную тревогу» как главную мотивационную силу, которая движет человеком. В 1974 году Эрнест Беккер получил Пулитцеровскую премию за тезис, что оборотная сторона страха смерти (которую он называл «отрицанием смерти») лежит в основе всего нашего поведения и является той самой причиной, по которой человечество создало цивилизацию. Очень многие ученые указывают также на то, что есть только один способ преодолеть страх смерти — соединить конечность своего «я» с бесконечностью всего остального. В этом, считают они, состоит одна из биологических задач религии — ослабить наш страх перед смертью. Этим же может объясняться и механизм действия психоделиков. Они, как известно, вызывают мистические переживания, именуемые «единением» — ощущением единства с окружающим миром. Если ты един со всем остальным, смерть теряет свою значимость.

В первый раз Мара принимает грибы в один из душных дней начала августа. Проходит час. Затем два часа. Может, доза слишком маленькая или эмоциональное сопротивление слишком сильное, поскольку ничего не происходит. Мара хочет еще грибов, но у Аллана есть другое предложение. Он захватил с собой марихуану, которая может усилить эффект псилоцибина. Мара решает попробовать, но ее изможденные легкие не вынесут горячего дыма. Поэтому Мэрилин становится бульбулятором для своей дочери. Она набирает в рот холодную воду, затем вдыхает конопляный дым ртом, прикладывает свои губы к губам Мары и выдыхает. И тут же — впервые после последней сессии МДМА — боль отступает.

«Боль еще есть, — говорит Мара, — но она не напрягает меня так, как раньше. Она все еще здесь, но перестала занимать меня всю, перестала быть мною».

Затем Аллан спрашивает ее о ее болезни. «В моем доме змея», — следует жуткий ответ.

Остаток сеанса проходит без инцидентов. Мара разочарована. Она хочет большего, хочет попробовать ЛСД, но Аллану снова нужно уехать. Мара будет ждать его возвращения для следующей сессии. Ждать тяжело. Ведь в ее доме змея.

8

У Доблина и его помощников ушло десять лет на то, чтобы убедить правительство в том, что у экстази может быть терапевтический потенциал. Победа пришла к ним в 1992 году, когда Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США одобрило первый эксперимент с МДМА, проведенный на людях, с целью изучения безопасности и эффективности данного препарата. Однако у Доблина были куда более амбициозные планы. Чтобы проверить на практике свою радикальную идею, он объединил усилия с психиатром Майклом Митофером, который специализировался на посттравматических состояниях и интересовался психоделической терапией. «Терапевты уже поняли, что МДМА помогает людям справляться с воспоминаниями о перенесенных душевных травмах — воспоминаниями, которые сопряжены со страхом и тревогой, — и оставлять их позади, — говорит Доблин. — Майкл уже имел опыт работы с посттравматическим стрессовым расстройством, и как раз для лечения такого рода расстройств МДМА подходит лучше всего».

Чтобы доказать свою правоту, Доблин стал автором первой в научной литературе статьи о лечении посттравматического синдрома при помощи МДМА. Она была опубликована в Journal of Psychoactive drugs в апреле 2002 года. В том же году Митофер получил разрешение начать исследования и тогда же познакомился с Джоном Томпсоном (имя изменено).

Томпсону сейчас 40 лет, и живет он в штате Миссури. В армии он был рейнджером и, находясь в Ираке, подорвался на самодельном взрывном устройстве. Джон получил перелом позвоночника и обеих ног, а также травму головы. «Я не раз участвовал в боевых действиях, — говорит он. — И ранения у меня были, но когда я вот так подорвался, это стало сильнейшим душевным потрясением».

У Томпсона развился посттравматический синдром. Каждую ночь его мучили кошмары. Приступ вызывал любой сомнительный предмет на дороге. Примерно после года безрезультатного лечения Джон нашел в интернете ссылку на сайт организации maPS, где описывались будущие исследования, в том числе эксперименты Митофера с посттравматическим стрессовым расстройством. «До этого я никогда не принимал МДМА, — говорит Томпсон. — В юности немного покуривал травку, а когда мне было уже за двадцать, разок попробовал ЛСД. В то время я уже был рейнджером, хорошо обученным, огрубевшим душой убийцей, но под действием ЛСД ощутил себя учеником Христа, и это было очень необычное ощущение».

Исследования Митофера были весьма интенсивны. Сначала с пациентами проводилась предварительная психологическая работа. За этим следовали три восьмичасовых сеанса МДМА под наблюдением двух терапевтов (большинство психоделических терапевтических сеансов проводят два врача, как правило мужчина и женщина). Между сеансами проводились ежедневные телефонные беседы и еженедельные личные встречи.

«Практически сразу, — говорит Томпсон, — меня поразило то, какой свободный доступ я получил к своей собственной памяти. Я начал вызывать в сознании события, которые, казалось, давно забылись. Я все глубже и глубже проникал в свою память. Это был настоящий катарсис. Уже на следующий день [после первого сеанса] кошмары прекратились. Я стал живым и общительным — впервые с тех пор, как подорвался на мине. МДМА фактически вернул меня к жизни. Я не без колебаний использую слово «чудо», но как еще это можно назвать?»

Облегчение нашел не только Томпсон. Среди пациентов Митофера были ветераны войн, жертвы насилия и жестокого обращения. Хотя полученные им результаты еще не опубликованы, Митофер уже представил их на различных конференциях. «Используя МДМА (вместо плацебо), — говорит он, — мы получаем совершенно явное — статистически значимое — ослабление посттравматического синдрома. И эффект сохраняется в течение года после последнего сеанса МДМА, а в некоторых случаях даже до пяти лет. Я считаю это весьма многообещающей формой терапии».

Доблин в своих оценках идет еще дальше: «У восьмидесяти пяти процентов наших пациентов симптомы посттравматического синдрома исчезли полностью. Нам потребовалось 22 года, чтобы провести данное исследование, но результаты того стоят».

Дальше всех, впрочем, заходит Томпсон: «Я думаю, что МДМА — подарок человечеству, и считаю, что через МДМА-терапию должен проходить каждый ветеран, покидающий службу. Думаю, это должно стать официальной процедурой при демобилизации».

9

Конец августа. Звонит телефон. Аллан вернулся в город, у него есть свободное время, а в голове целый коктейль идей. На следующий день Мара, Мэрилин и Аллан вновь собираются в зеленой комнате. Аллан принес ЛСД, МДМА и марихуану. ЛСД — один из самых мощных психотропных препаратов, какие только существуют. До сих пор главная опасность состояла в том, что неудачный ЛСД­трип может увеличить тревожность Мары, но Аллан объясняет: «Если совместить МДМА с ЛСД, то можно смягчить эффект, сгладить тревожные визуальные эффекты и сохранить ход мыслей». Кроме того, марихуана может углубить трип, что позволит снизить дозировку психоделиков.

Мара согласна. В 16:20 она принимает 300 мкг ЛСД.

В 18 часов она говорит, что не чувствует заметных изменений. В половине седьмого она хочет принять больше ЛСД, но 300 мкг — это уже приличная доза. Аллан решает обойтись дополнительной дозой МДМА. Через час боль начинает уменьшаться, но полностью не проходит. В восемь часов вечера Мара получает дозу марихуаны. Через несколько минут ее начинает трясти. Дрожь бьет все тело.

«Внутри все горит, — говорит она, — но просто удивительно, как хорошо при этом чувствует себя все остальное тело».

После этого не происходит ничего особенного. В 21 час Мара хочет идти спать. Сеанс окончен. Мэрилин не может скрыть разочарования.

«Ни чудесного исцеления, — говорит она, — ни внезапного прекращения боли, ни единой искры просветления и никаких разговоров о том, что будет дальше».

Спустя неделю Мара говорит, что утратила всю свою решимость.

«Я беспокоилась о своих родителях, — говорит она, — но пора уже прощаться». Еще через неделю воля Мары окончательно сломлена. «Я больше не могу. Хочу быстрее уйти». Но прежде, чем уйти, она хочет пройти еще один сеанс МДМА.

Этот сеанс проходит в начале сентября. В 14:35 Мара лежит на кровати, смотрит на ангелов и проглатывает 135 мг МДМА. Через час она принимает еще столько же, таким образом удваивая дозу. Вскоре после этого ее дыхание выравнивается, спазмы отступают, боль уходит. «Позовите папу», — говорит Мара.

Мэрилин и Дэвид Хоуэлл развелись много лет назад, но Дэвид живет неподалеку, и он всегда был близок с дочерью. Почти каждый вечер он приходит и читает ей. Почти каждый вечер Мара беспокоится о нем — даже больше, чем о матери. Этим вечером, как только приходит отец, слезы наворачиваются у нее на глаза.

«Это так важно, — заикаясь, произносит Мара, — я хочу, чтобы мои мама и папа…». Но она не заканчивает фразу. […]

Вместо этого Мара решает побаловать себя — когда еще представится такой случай? Она просит отца сходить в магазин за шоколадом. Мэрилин ненадолго отправляется на кухню. Мара смотрит на Аллана и начинает плакать: «Я их единственный ребенок…» — но и эта фраза остается незавершенной.

Дэвид возвращается с шоколадом. Как же приятно себя побаловать! И музыка такая зажигательная. The Temptations поют my Girl, и Мара хочет танцевать. Мать берет ее за одну руку, отец — за другую, и начинают двигать ее тело под музыку. Наконец Мара решается договорить до конца.

«Как приятно умирать, — говорит она, — когда мои мама и папа со мной».

10

На дворе холодный октябрьский вечер 2009 года. Рик Доблин ужинает на кухне с женой и тремя детьми. Он вспоминает о том, как Лайла, их тринадцатилетняя дочь, выиграла школьный конкурс сочинений в рамках программы «Осмелься мечтать». Его младшая дочь, одиннадцатилетняя Элинора, беспокоилась о нем. «Она думала, что моя жизнь рушится, — вспоминает он. — Мой сын­-подросток наркотики не употреблял. Старшая дочь только что выиграла конкурс сочинений. И вот она взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза и сказала «Папочка, сейчас я этого не хочу, но в будущем, обещаю, я выкурю много травы»».

Разговор переключается на Мару Хауэлл и ее лечение. Поскольку психоделическое сообщество невелико, Доблин был наслышан об этой истории. «Как бы я хотел, чтобы это было легально, — говорит он, — но мне нравится, что они делали это дома. Хорошо, что они сочетали это с хосписным уходом, привлекали других терапевтов и не ограничивали протокол лечения одним лишь препаратом и какой­-то одной дозировкой. Они использовали весь набор психоделических инструментов в зависимости от ситуации. За этим будущее».

Как долго нам осталось ждать этого будущего — вопрос открытый. Большинство текущих исследований находятся на второй стадии клинических испытаний, но третья стадия требует реальной легализации препаратов. Речь идет о разносторонних исследованиях с привлечением большого количества пациентов. Главная причина, по которой каждая стадия требует так много времени, с создаваемыми государством препонами никак не связана. «Главной проблемой, — говорит Гроф, — всегда было найти достаточное число пациентов, готовых поучаствовать в исследовании». Доблин указывает на то, что, хотя уже многие ученые осведомлены о переменах, происшедших в мире психоделических исследований, до подавляющего большинства эту информацию еще предстоит донести. Но это произойдет, и уже скоро.

Ужин Доблин заканчивает в спешке. Ему надо собираться. Завтра он уезжает в Израиль, чтобы в качестве консультанта принять участие в эксперименте по лечению посттравматического синдрома при помощи МДМА, а затем, с такой же целью, — в Иорданию. «Вот и говори о мире на Ближнем Востоке», — шутит Доблин. […]

В рубрике «Открытое чтение» мы публикуем отрывки из книг в том виде, в котором их предоставляют издатели. Незначительные сокращения обозначены многоточием в квадратных скобках. Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.

Фото: Bridgeman/fotodom.ru

В недрах заурядного здания из стекла и бетона в восточном кампусе Медицинского института Джонса Хопкинса (Балтимор, США) есть комната без окон, с мягким белым диваном, приглушенным светом и цветастыми картинами на стенах, обитых светлой тканью. Эта комната – особая точка на нашей планете: в последние годы обычные жители штата Мэриленд не менее двухсот раз стартовали оттуда в те сферы, куда тысячелетиями было дано проникнуть лишь святым, пророкам и шаманам.

Гидом добровольцев всякий раз была сотрудник лаборатории Мэри Косимано – худощавая женщина невысокого роста с черными прямыми волосами до плеч и пронзительными черными глазами. Она протягивает мне примитивный мексиканский кубок из серой глины и бокал воды. К сожалению, в кубке нет капсул с веществом – я не могу поучаствовать в исследовании, так как для этого надо жить в Балтиморе месяцами.

Ученые дают добровольцам псилоцибин не просто так, а чтобы найти ответ на вопрос: как работает мозг в момент мистического озарения? Казалось бы, тут нет и не может быть места для науки: нельзя залезть в голову к человеку и доказать, что вот сейчас он стал частью космоса и обрел Бога. С другой стороны, это явление воспроизводится во всех культурах и во всех поколениях: всегда есть люди, говорящие в какие-то моменты, что границы их личности исчезают, они испытывают абсолютное единение со всем миром и высшими силами, любовь ко всему сущему, осознают реальность, находящуюся на другом уровне бытия.

Воспроизводимость – ключевое слово. Наука не верит в Бога и чудеса, но верит в наблюдаемые и экспериментально воспроизводимые факты. С начала ХХ века ученые возвращались к этой теме и бросали ее несколько раз. Но в последние годы в этой области наметился прорыв, исследования стали вестись сразу в нескольких странах и в десятках лабораторий.

Успех пришел после того, как ученые нашли способ надежно создавать мистические состояния сознания в экспериментах при помощи синтетических молекул. Добровольцы балтиморского исследования говорили мне, что псилоцибиновый опыт – одно из самых значимых событий в их жизни, наряду с рождением ребенка или смертью родителя. Самый запомнившийся мне пример – это случай Лори, женщины, которая победила рак, но разучилась жить. С этой проблемой она пришла добровольцем в балтиморскую лабораторию – и вышла оттуда, навсегда изменившись.

•  •  •

Маленькая сутулая женщина под пятьдесят с нездоровым цветом лица вышла к кафедре и негромко сказала: «Началось все с того, что я чуть не умерла от лейкемии». Аудитория замерла, будто оцепенев от ужаса, – и на протяжении всего ее рассказа слушатели не проронили ни звука, хотя в зале сидели матерые, видавшие виды онкологи одной из крупнейших больниц страны – госпиталя Джонса Хопкинса. Казалось бы, их трудно чем-то пронять, да и настроены они были скептически. Перед семинаром я слышал, как мой сосед (копия доктора Тауба из House MD) говорил своему соседу с гоготком шестиклассника: «Ну что, погаллюцинируем полчасика?»

Название семинара и впрямь располагало если не к шуткам, то к недоумению: «Исследование псилоцибиновой терапии в лечении тревожности у раковых больных». Ведущий показывал таблицы и рассказывал, как отправлял в психоделические трипы людей, которые находились на четвертой стадии рака.

Глава группы, профессор-фармаколог Роланд Гриффитс, мой гостеприимный проводник в мире психоделики, объяснил мне: «Нам очень нужно убедить онкологов, что все, чем мы занимаемся, – это не ерунда; тогда есть надежда, что они начнут направлять пациентов в наши исследования». Онкологи – люди науки; они были готовы послушать про галлюциногенные грибы, но разговоры о каких-то личностных трансформациях и мистических озарениях воспринимали, пожимая плечами.

В этом смысле выступление Лори, которое Гриффитс приберег напоследок, имело особую силу: было ясно, что она совершенно из их среды, материалист, врач, коллега. По крайней мере, была еще в 2006 году: врачом-анестезиологом и энергичной, здоровой жительницей Балтимора, матерью трех девочек, когда однажды увидела у себя на ноге большущую гематому на месте пустякового ушиба. В больнице выяснилось, что у нее почти нет тромбоцитов – да и остальные клетки крови своим числом говорили о раке костного мозга: острой лейкемии.

Лори стала постоянным жителем палат пятого этажа того самого здания, где мы пять лет спустя слушали ее выступление и где она работала до болезни. Она видела через стеклянную стену своей палаты большой атриум внизу, где сновали ее бывшие коллеги. Лори проходила один за другим сеансы химиотерапии. Дела шли все хуже; ей полностью уничтожили костный мозг, потом – пересадка, потом – острое отторжение. Бесконечные биопсии, жизнь без иммунитета, бактериальные и грибковые инфекции, мучительная тошнота, постоянная острая боль, кислородный баллон, кресло-каталка. И самый страшный для анестезиолога опыт: интубация вживую, когда она сначала была в полном сознании – коллега просто попросил ее открыть рот пошире. Теряя сознание, Лори опытным ухом слушала писк монитора и понимала, что вряд ли очнется.

Лори повезло; она не просто очнулась: пересаженный ей костный мозг прижился, и она пошла на поправку. Ее тело постепенно училось жить вне больницы – тело, но не душа. Каковы шансы у человека, который прошел через такие испытания, потерял профессию, стал обузой для семьи, снова научиться жить нормальной жизнью?

Лори прочитала объявление об исследовании Гриффитса, записалась в участники («меня никогда не интересовали наркотики в колледже в семидесятые, но тут речь явно шла о чем-то другом: солидном научном исследовании, безопасном, продуманном»), прошла четыре недели психологической подготовки и получила высокую дозу псилоцибина в той самой комнате без окон и с белым мягким диваном. Сессия, которая длилась полдня, была, по словам Лори, самым значительным событием в ее жизни.

«Вещество начало действовать, и вдруг будто рухнула стена, которой я себя окружила за эти годы. Я начала плакать – так, как не плакала никогда в жизни; слезы лились нескончаемым потоком, с какой-то невероятной физической интенсивностью. Я смотрела на себя со стороны, пытаясь делать объективные наблюдения. Я поняла, что это огромный прорыв: все эти годы я не могла горевать о том, что со мной случилось, – я просто выживала».

Все, что случилось с ней дальше, можно просто слушать, а можно разложить по полочкам, как это делают ученые, наблюдающие за испытуемыми. Первым, кстати, это сделал педантичный американский психолог Джеймс Уильям в начале ХХ века. Что еще может ученый, если у него нет ни томографа, ни знаний о нейротрансмиттерах? Он просто опрашивал бесконечное количество мистиков – и выявлял общие признаки.

Оказалось, несмотря на всю неописуемость и мимолетность, измененные состояния сознания всегда включают четкий набор ощущений:

1. эмпатия – чувство глубинной связи с другими людьми, сопричастности, единства.

2. всеохватная любовь, исходящая из всех точек вселенной.

3. единение с миром, осознание себя как части мира и всех элементов мира как части себя.

4. выход за пределы личности – и ощущение нахождения в реальности иного уровня, не менее реальной, чем повседневная; здесь же: ощущение вечности и понимание, что время – условная, несуществующая категория.

5. обостренное чувство красоты.

У Лори все шло ровно по этому плану. Вещество набирало силу, и Лори двигалась от ступени к ступени, сообщая гиду свои наблюдения. Сначала пришла эмпатия: сверхъестественная способность осознать и ощутить во всей полноте чувства других людей. «Я плакала о том, что испытывали мои дети, фактически жившие без матери; мои родители, ухаживавшие за мной; я ощутила их чувства с небывалой реалистичностью, будто свои».

Затем Лори испытала сильнейшее переживание, связанное с отцом: «Он был не очень хорошим отцом, когда я была ребенком: очень агрессивным, почти жестоким. Я думаю, что он не мог найти себя, в его жизни было очень много зла. С годами отец сильно преобразился, и когда родились мои дети, он смог стать потрясающим дедом.

Во время сессии я смогла полностью ощутить, насколько он был незрелым, как ему было страшно и тяжело, когда он был молодым отцом. И я сделала удивительную вещь: я будто перенесла его заботу о внуках на себя, на Лори-ребенка, и смогла ощутить всю полноту его любви и заботы». В норме это заняло бы годы психотерапии, но тут произошло за несколько часов.

Эмпатия, сопричастность всему живому переходит и на неживое – и естественно перетекает в следующее ощущение, о котором говорит Лори: «Вселенная – это я, и я – это вселенная; горы кажутся мне складками моей собственной кожи, жизненные соки деревьев – моей кровью». Лори ела виноград, который всегда стоит на столе около дивана в псилоцибиновой комнате (это традиция из шестидесятых), – и ощущала, что ест солнечный свет и минералы почвы, на которой рос виноград. Смотрела на розу (тоже традиция) – и ей раскрывался глубинный смысл строения цветка. Эти традиционные элементы психоделического эксперимента – реквизит, который служит, как показали тысячи опытов, надежным триггером, катализатором для чувства сопричастности природе, глубоко прошитого в нашем сознании. Став оборудованием научной лаборатории, эти предметы стали частью традиции, почти религиозной, получились такие странные облатки для нейробиологов.

Следующие шаги в изменении сознания особенно важны для раковых больных – именно из-за них ученые так много проводят опытов с онкологическими пациентами. «Я почувствовала, что смерть совершенно не может быть страшна, потому что мир полностью состоит из красоты и любви», – говорит Лори. Это совсем не похоже на опиатную эйфорию; в особенности потому, что знание, приобретенное во время психоделического трипа, остается с человеком и после. Человек получает опыт выхода за пределы привычной личности; все описывают это как столкновение с действительностью, не менее настоящей, чем повседневная, с реальностью, в которой смерть – не более чем условность.

Для ракового больного – это особенный опыт. «Раковый больной – это пленник сверхузкого, стиснутого «Я», это как на войне. Ты постоянно говоришь себе: не делай того, не делай этого, не ешь то, не ешь се, не спи, сейчас ты заболеешь еще вот этим или тем. Этот набор страхов и устремлений и есть твоя личность», – говорит Лори и объясняет, что до сессии она не осознавала этих оков, просто жила в них.

«Я плакала и плакала, но в какой-то момент решила посмотреть на себя со стороны. Я сказала себе: замечательно! Как же хорошо, что я плачу, что я снова могу испытывать эти чувства. И тут что-то переключилось: я ясно увидела со стороны свое “Я”. Это был будто крошечный человечек, который бегал по этажам и коридорам, маниакально озабоченный своими мелкими нуждами. Я смотрела на себя со стороны и ощущала, что это напрасная трата сил и времени, что я – гораздо больше, чем этот человечек».

С момента сессии Лори сумела, как говорят психиатры, интегрировать этот образ в свою личность. Она часто медитирует и слушает музыку, которую слушала во время сессии, – эти методы позволяют ей снова видеть свое паническое «Я» со стороны и не подчиняться его приказам. Лори сделала несколько шагов, которые круто поменяли ее жизнь. Она прервала несчастливый брак и купила новый дом, переехала туда с девочками и сказала им: «Так, все, больше я не умираю. У вас есть мать – и давайте начнем жить заново».

При этом она, как и остальные добровольцы балтиморского проекта, не ищет повторения опыта с псилоцибином: «Это нужно прожить и переработать, тут слишком много всего». Прививка осторожности, которую получило общество в отношении к психоделикам, только способствует научной чистоте эксперимента.

«Вероятно, мы все биологически запрограммированы на мистические состояния сознания, вещество – лишь триггер, – говорит Роланд Гриффитс. – Во всех культурах есть люди, которые находятся ближе или дальше от этой точки – но теоретически в нее может попасть любой, так устроен мозг. Кому-то нужны особые практики, вроде медитации, кто-то естественным образом предрасположен к этому. Но эти идеи есть во всех культурах, и, вероятно, они играют важную роль в нашем общественном устройстве».

Билл Ричардс

Для современной американской науки Гриффитс – пионер психоделики, он первым сумел преодолеть запрет на эти исследования, длившийся несколько десятилетий. Гриффитс совершенно не похож на ученых, которые открывали психоделику для науки в пятидесятые-шестидесятые годы, – то были действительно бурные времена, и те ученые ходили в очень цветастых рубашках. Гриффитс гладко выбрит, очень высокий, худой, угловатый, с идеальной прической идеально белых седых волос, в металлических крошечных очках на узком, вытянутом лице; его практически нельзя увидеть без галстука, он сделал карьеру как фармаколог, занимавшийся скучным и невинным кофеином, и на вопрос: «Учились ли вы у кого-то из Великих Старцев или хотя бы знакомы с кем-то из них?» (так принято называть в этой науке тех, кто экспериментировал на людях в шестидесятые) – в первом телефонном интервью твердо ответил: «Нет».

Чтобы понять, почему он решил не раскрывать малознакомому репортеру тот факт, что главный идеолог всех балтиморских исследований – Билл Ричардс, крупнейший классик психоделики, психолог с самым большим практическим опытом в этой области, – нужно погрузиться в историю предыдущего расцвета науки о мистицизме и волшебных грибах, а также в историю ее тотального запрета в конце шестидесятых.

•  •  •

Я доехал после всех моих встреч от сверхсовременного Медицинского института Джонса Хопкинса до дома Ричардса на окраине Балтимора уже к вечеру – и будто не на арендованной в аэропорту японской малолитражке, а на машине времени: навигатор вез меня через какие-то колоритные афроамериканские выселки, где лепились друг к другу разноцветные домики XIX века, пылились малоезженые дороги, и мальчишки со скуки пинали старые покрышки. Потом дорога пошла вверх, попетляла по лесу – и я оказался в поселке на холме. Дом Ричардса – пяти­этаж­ный старинный деревянный особняк с неопределенным числом пристроечек, башенок и флигелечков. Сам Ричардс – седой, в тройке, в очках, с фрейдовской бородкой – принял меня в своем кабинете с отдельным входом с улицы, настоящей кушеткой и огромным письменным столом, за которым явно привыкли именно писать, а не печатать. Мы сидели у журнального столика в эркере, из окон было видно сад, овраг и лес, в комнате быстро темнело; я не очень хорошо различал лицо собеседника в глубине кожаного кресла. Ричардс говорил медленно, тщательно подбирая слова, и передо мной раскрывалась живая история, в которой псилоцибин менял тысячи судеб и сотни научных карьер.

Начинается эта история, как и многие важные вещи, с русской домохозяйки. В 1927 году некая Валентина Павловна Геркен отправилась в свадебное путешествие в район Кэтскиллс со своим мужем, банкиром Робертом Гордоном Уоссоном из Нью-Йорка, – и увидела в лесу лисички. Про­изошел очень типичный, знакомый всем русским, живущим в США, спор. Она кинулась собирать грибы, а он был в ужасе; женщина набрала полный подол, но ужинала в одиночестве («Я был уверен, что проснусь вдовцом!»). Так бы дело и закончилось, но почему-то звезды встали иначе: муж постепенно так втянулся, что стал микологом-любителем. Такой нетипичный исход спора о лисичках предопределил важный поворот в истории всей нашей культуры.

Журнал Life, 1957

Пара стала всюду ездить и собирать материалы для двухтомной книги о грибах мира. В 1950 году супруги оказались в Мексике, съели псилоцибиновые грибы, увидели Бога – и написали об этом статью в журнале Life (13 мая 1957 года). Статью прочитал гарвардский психолог Тимоти Лири. В августе 1960 года он попал в Мексику, съел грибы, решил посвятить им жизнь, отправил грибы в Швейцарию химику фармкорпорации «Сандоз» Альберту Хофману (открывателю ЛСД), тот выделил, изучил и синтезировал активное вещество, псилоцибин, в «Сандоз» наладили производство – и началась новая эра в экспериментальной психиатрии.

Психиатр Уолтер Панке прославился, например, «экспериментом в Страстную Пятницу» – согнал десятки студентов в церковь и накормил псилоцибином. Они испытали глубокие религиозные переживания; как стало ясно позже, мистические озарения наступают от четко спланированного и подготовленного воздействия на психику (Ричардс говорит: «Можно двести раз попробовать грибы, и не произойдет ничего, кроме хихиканья и забавных галлюцинаций; все определяется такими вещами, как set and setting, установкой и обстановкой»). Панке отправился в Германию, где молодой Ричардс как раз изучал псилоцибин в Геттингене, – и именно Ричардс дал Панке его первую дозу.

Панке и Ричардс проработали вместе около пятнадцати лет – и были, наверное, главными специалистами по псилоцибину. Всего же в шестидесятые псилоцибин получили около сорока тысяч испытуемых, об этих опытах было опубликовано около тысячи научных статей.

Сообщив эти цифры, Ричардс заявил: «Если у астронома есть телескоп, у биолога – микроскоп, то у психиатра, желающего узнать все о глубинах человеческой психики, есть психоделики», – и покосился на меня с каким-то сатанинским смешком. Было видно, что ему ужасно хочется накормить и меня волшебным снадобьем – но никак нельзя, времена не те.

Но он прав – психоделика вошла в те годы во все области психиатрии. Например, ЛСД давали детям с аутизмом – и у них происходил скачок в способности понимать других людей (примерно как у Лори вдруг развилась эмпатия). Малые дозы психоделиков совмещали с классической психотерапией у обычных невротиков – и за две-три встречи успешно прорабатывали материал для многолетнего цикла. Алкоголики и наркоманы успешно освобождались от аддикции – мистический опыт приводил к личностной перестройке и, как результат, освобождал от оков прошлого опыта.

Потом Ричардс заговорил о психоделике в онкологии, и я вспомнил, как утром этого же дня врачи внимательно слушали Лори – но вопросов почти не задавали, кроме одного. Полный, седой хирург в круглых очках и с усами Эркюля Пуаро встал и спросил: «Чем это все отличается от медицинского употребления марихуаны?» Мол, кайф кайфом, но может ли психоделика действительно давать какой-то материально доказуемый особый эффект? Мне показалось, что в этом смысле онкологи из госпиталя Джонса Хопкинса мало чем отличаются от своих коллег из шестидесятых, которые не придавали большого значения подобным методам.

Дело в том, что одно из последствий психоделических трансформаций – резкое ослабление боли: ведь боль – это в значительной мере эмоция, страх, что боль не кончится, ожидание новой боли. Человек, способный выходить за пределы своей повседневной личности, получает особый контроль над своими эмоциями; это описывает в воспоминаниях один из ветеранов психоделики, психиатр Гари Фишер: «Во время сессии у раковой пациентки произошел невероятный личностный опыт; она смогла глубоко переработать и пересмотреть отношения с близкими и свои внутренние конфликты. На следующий день она отказалась от обезболивающих. На обходе завотделением, онколог, спросил: ” Почему? ” – ”Ну, я не испытываю боли». – ”Как это? Вы должны испытывать боль; я могу показать вам ваши рентгеновские снимки, чтобы вы увидели опухоли, которые причиняют вам боль. Вы лжете”. – ” Мнее не нужны обезболивающие, я не испытываю боли и не хочу иметь дело с побочными эффектами этих сильных таблеток». – ”Пейте, или я вас выпишу”, – и выписал. Он считал, что мы создаем ситуацию психоза и люди начинают думать, что не испытывают боли».

Тимоти Лири

В итоге психоделика стала не просто частью, а чуть ли не основой культуры шестидесятых. По крайней мере, так считают многие историки науки, приписывая ЛСД и псилоцибину все: от достижений жителей Силиконовой долины (практиковались малые дозы – большие заставляли участников экспериментов терять интерес к компьютерам) до движения против войны во Вьетнаме и за гражданские права.

И тут произошли две вещи, которые положили конец золотому веку психоделики. Во-первых, массовое употребление веществ на дискотеках унесло несколько жизней: люди выпрыгивали из окон. Во-вторых, ученые, постоянно употреблявшие эти вещества, бросали науку и делались почти религиозными лидерами. Самый яркий пример – гарвардский психолог Тимоти Лири, тот самый, который прислал грибы Хофману в «Сандоз». Он стал настоящим гуру для огромной секты последователей, прекратил заниматься наукой и понес в массы свой знаменитый лозунг Turn on, tune in, drop out.

Правительства перестали выдавать разрешения исследователям на работу с психоделиками. Ученые массово забросили эту область – наступил негласный консенсус: это скандально, опасно, неинтересно. Последней оставалась группа Билла Ричардса и Уолтера Панке в Балтиморе. Потом Панке утонул во время погружения с аквалангом. Деньги стали иссякать; дело дошло до того, что в комнате сидел Ричардс и две секретарши, а потом – просто две секретарши. Ричардс переключился на воспитание детей и частную психотерапевтическую практику. В исследованиях мистического сознания на десятилетия наступил ледниковый период.

•  •  •

Возрождение исследований мистического сознания в девяностые годы можно связать со вновь возникшей модой на медитацию. Сам Роланд Гриффитс – исследователь кофеина – пришел к психоделике так: он ходил в группу по медитации. «Я был совершенно захвачен медитацией: я понял, что необходимо исследовать духовный, мистический опыт нашего сознания», – говорит Гриффитс. В эту же группу ходил Билл Ричардс – он рассказал Гриффитсу о волшебных грибах. Тот решил попробовать пробить административные барьеры, запрещающие такие эксперименты. «Я же фармаколог и не могу бросить все и начать изучать мозг медитирующих. Я понял, что отличный повод заниматься тем, что мне интересно, – это получить разрешение на работу с этими молекулами».

Тут еще важна эволюция самих чиновников: те, кто сегодня носит седую бороду и принимает ответственные решения, в конце шестидесятых учились в колледже и ходили на демонстрации против войны во Вьетнаме. Билл Ричардс был в восторге от открывшихся перспектив: «Я не думал, что смогу вернуться к экспериментам. Если бы я помыслил о том, чтобы обратиться в FDA, для меня это было бы восхождением по ступеням храма в великом страхе и трепете. А для Роланда – это как отправиться на вечеринку студенческого братства, он же их там всех знает».

Гриффитс и Ричардс развернули широкую исследовательскую программу, где по новой доказывают все ключевые факты из шестидесятых: подбирают дозы для гарантированного катарсиса у любых добровольцев (мол, в те годы статистические методы были недостаточно строгими), статистически исследуют по разным современным шкалам тревожность у раковых больных через три месяца после псилоцибина, учат обычных добровольцев искусству медитации (показав одной группе с самого начала, в какую точку можно попасть под псилоцибином, а другую обучая по стандартной схеме) и даже отучают людей курить (это – из пушки по воробьям, бросают все, но на повторную сессию не просятся – слишком сильные и трудозатратные эти опыты). Таких научных групп только в США не меньше трех, и это явно нарастающий тренд.

В этом ренессансе интереснее всего по-насто­яще­му новые возможности, которые появились у нейронауки только в последние годы. Мода на медитацию сыграла роль и тут: медитация была тем полем, на котором ученые впервые применили новую технику – для прямого наблюдения и фотографирования работы мозга при измененном состоянии сознания. Эндрю Ньюберг и Юджин Д’Аквили из Университета Томаса Джефферсона приучили медитирующих йогов и молящихся монахинь дергать за веревочку в тот момент, когда на них «снисходит». После того как этот ритуал надежно входил в духовную практику испытуемых, их приглашали в лабораторию – и в нужный момент успевали делать снимки. Один из результатов довольно забавен: в пиковый момент транса у испытуемых начинала «звенеть» зона мозга, которая отвечает за образ собственного тела. Интерпретация авторов: дело в том, что медитирующего охватывает чувство выхода за пределы своего тела, и мозг, растерявшись, начинает посылать частые запросы, пытаясь выяснить, что же происходит.

Самые же яркие результаты получаются, когда новая технология сочетается со старым добрым псилоцибином. Группа швейцарских психологов получила изображения мозга человека в тот момент, когда он достигает самых значительных высот по шкале «океаническая безбрежность» (официальный термин, который показывает, что сегодняшняя наука относится к мистике вполне всерьез). Вот это изображение:

CLAUS LUNAU / SCIENCE PHOTO LIBRARY / EASTNEWS

Синим цветом выделена зона, где резко снижена по сравнению с нормой активность. Это лимбическая система, древняя подкорка, в которой живут все самые сильные, но низменные эмоции: страхи, желания, намерения, которые касаются осуществления базовых инстинктов – поиска пищи, полового партнера, убежища, личной безопасности.

Красным – резко активизировав­шаяся зона, зона лобной коры. Это место – средоточие всего, что делает нас людьми: волевого контроля, логических операций, сознательного выбора. Мистический транс, таким образом, – это момент, когда человек делается сверхчеловеком. Это момент, когда, словами Платона, возничий (разум) одерживает верх над лошадьми (животными инстинктами). Сексуальный драйв уступает вселенской любви, уходят страхи, и приходит творчество, духовность.

Почти все люди способны в какой-то мере испытывать подобное. Но есть предположение, что склонность к этому, выводящая людей, например, в духовные лидеры, связана с особенностями работы фронтальной коры. «Это один из вопросов, которые было бы очень интересно исследовать на уровне генов, ДНК», – говорит Гриффитс.

Все ученые, с которыми я говорил, мечтают о сетевых клиниках, где обычные люди могли бы время от времени проходить психоделическую практику под контролем обученных специалистов: не на дискотеке, а с участием опытных гидов и после тщательной подготовки, как это, кстати, и принято у разных племен. В XX веке говорили, что священника заменил психотерапевт; похоже, в XXI веке цивилизация сделает на этом пути следующий шаг. Причем выбор разновидности духовного опыта будет чем-то вроде выбора пунктов в меню ресторана. «Западные религии акцентируют отношения индивидуальной личности с индивидуальным, персонифицированным богом. Восточные больше говорят о слиянии с космосом. Для нас же совершенно очевидно, что любой человек биологически способен к обоим типам мистического опыта, христианами или буддистами не рождаются», – говорит Билл Ричардс, который тысячи раз видел, как человек разбирается со своими индивидуальными проблемами на пути к пиковому трансу – лишь чтобы забыть о них в состоянии «океанической безбрежности», дойдя до вершины. То, что раньше считалось глубокими особенностями религиозной культуры, судя по всему, оказывается лишь вариантами работы единого мозгового механизма, которым наука умеет управлять – регулируя дозу, тип вещества или даже характер музыки во время сеанса.

Люди тысячелетиями жили на одной планете с грибами рода Psilocybe, более того, эти грибы расселялись по миру вместе с людьми, произрастая на коровьих лепешках, – и как знать, какую роль это сыграло в эволюции культуры? Ясно одно: культура, максимально свободная от психоделики, просуществовала около четырехсот лет, с момента, когда инквизиция взялась как следует за ведьм в Европе и индейских шаманов в Америке (православная церковь ей вторила по всей Руси – без особого, впрочем, успеха). Сейчас это время заканчивается: наука и культура готовы осознать и освоить новые территории.С