Товарищ сталин произошла чудовищная ошибка ежов

Не ранее 23 ноября 1938 г.¹

Дорогой тов. Сталин!

23-го ноября после разговоров с Вами и с т.т. Молотовым и Ворошиловым я ушел еще более расстроенным. Мне не удалось в сколь нибудь связной форме изложить и мои настроения и мои грехи перед ЦК, перед Вами. Получилось нескладно. Вместо облегчения еще более тяжелый осадок недосказанного, недоговоренного. Чувство, что недоверие, которое совершенно законно возникло у Вас против меня, не рассеялось, а может быть стало даже большим. Решил поэтому написать. Когда пишешь, получается продуманнее и систематичнее.

1. О настроениях. Они в основном определялись следующими причинами:

а). После назначения меня в Н[ар]комвод в апреле месяце 1938г., я целиком окунулся в работу Наркомата. Началась навигация при полном провале зимнего судоремонта, (к началу навигации вышло не более 40% судов, многие из них становились на повторный ремонт) — все это заставило меня отдавать почти все время Наркомводу. Во всяком случае, с 13-го апреля ровно два месяца я почти не ходил в НКВД. Через месяц я уже почувствовал нелады в работе НКВД. Все поплыло самотеком и в особенности следствие. Фриновский никогда не был полноценным замом, а здесь это сказалось вовсю. Я этого не скрывал и перед ним. Говорил в глаза. Заставлял заниматься всеми делами Наркомата, а не только ГУГБ. Практически из этого ничего не вышло. Помнится, я говорил об этом с Молотовим, однажды при Вашем очередном звонке ко мне в кабинет — говорил Вам.

Особенно, однако, чувствовалось тогда, что аппарат НКВД еще не дочищен. Я об этом также не однажды говорил Фриновскому. Просил его заняться чисткой. Просил без конца у Маленкова человека на кадры. Фриновский чистку оттягивал тоже ссылкой на отсутствие проверенного кадровика и ждал его прихода. Однажды раздраженно в присутствии многих, и Фриновского в том числе, я потребовал личные дела сотрудников тогдашнего 4-го отдела чтобы заняться этим самому. Конечно, из этого ничего не вышло. Опять запарился во множестве текущих дел, а личные дела сотрудников продолжали лежать. Должен для справедливости сказать, что кое что я и в это время подчищал и подчищал немало. Однако за следствием не следил, а оно оказалось в руках предателей.

Все это перегружало и без того перегруженную нервную систему. Стал нервничать, хватался за все и ничего не доводил до конца. Чувствовал, что Вы недовольны работой Наркомата. Это еще ухудшало настроение.

Казалось, что надо идти в ЦК и просить помощи. У меня не хватило большевистского мужества это сделать. Думал выкручусь сам.

б). Решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал, ну теперь нас крепко накажут.

Это был настоль очевидный и большой провал разведки, что за такие дела естественно по головке не гладят. Это одновременно говорило и о том, что в аппарате НКВД продолжают сидеть предатели. Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время. Естественно, что это еще больше ухудшало настроения. Иногда я стал выпивать. На этой почве появилась ртуть. Это еще хуже сказалось на физическом состоянии.

Вместо того, чтобы пойти к Вам и по честному рассказать все, по большевистски поставить вопрос, что работать не в состоянии, что нужна помощь, я опять отмалчивался, а дело от этого страдало.

в). Затем начались дела с моим аппаратом (Цесарский, Рыжова и др.) и, наконец, семейные дела. По совести Вам скажу т. Сталин, что дела с Цесарским и Рыжовой я считал тогда происками нечестных людей. Думал даже так, что бьют по людям которые со мной пришли в ЧК, только для того чтобы ударить по мне. Считал, что хотят взять реванш за тот разгром который я учинил, плохо-ли хорошо, вражеским кадрам в ЧК и вне его.

Перебирая отдельные факты я их обобщал и делал вывод, что ведется какая то организованная линия на мою дискредитацию, через это чтобы опорочить так или иначе людей которым я доверял.

Даже к этому прибавлялось² ряд фактов, где я прямо подозревал попытку дискредитировать меня через мою родню. Несколько месяцев тому назад, я например, случайно узнаю, что в наружной разведке работает мой племянник. Сам он портной, до этого работал на фабрике, неграмотный и никак не подходит к этой работе. Распорядился выгнать его с работы. Недавно узнал, что он получил в ЧК квартиру. Как мне говорят, его специально вызывал Заковский и всячески устраивал ему все удобства. До недавнего времени комендантом в одном из наших объектов работал брат. Характеристика его Вам известна. Я о нем рассказывал в связи арестом Воловича. Это полууголовный элемент в прошлом. Никакой связи я с ним не поддерживаю с детства. Просил несколько раз Фриновского вышибить его с работы и дал ему характеристику этого человека. Он все время тянул, обещал вызвать переговорить, не торопиться. Недавно узнаю, оказывается и этот успел получить квартиру. Подозревал, что это не простое подхалимство, тем более что многие из этих «подхалимов» знали мое отношение к такого рода делам. Наконец семейные дела. Вы об них знаете.

Во всем этом я оказался не прав. Переживал очень и очень тяжело. Мне всегда казалось, что я знаю, чувствую людей. Это самый пожалуй тяжелый для меня вывод,— что я их знал плохо. Я никогда не предполагал глубины подлости до которой могут дойти все эти люди.

Переживаю и сейчас тяжело. Товарищи с которыми дружил и которые, показалось мне неплохо ко мне относятся, вдруг все отвернулись словно от чумного, даже поговорить не хотят.

Все это конечно сказывалось на настроениях и сказывается, хотя в другой форме сейчас.

г) Переживал и назначение в замы т. Берия. Видел в этом элемент недоверия к себе, однако думал все пройдет. Искренне считал и считаю его крупным работником я полагал, что он может занять пост наркома. Думал, что его назначение, — подготовка моего освобождения.

д) Наконец (я так думаю), не малую роль во всем этом сыграло мое физическое состояние. За два последних года напряженной, нервной работы, в сильной степени напрягли всю нервную систему. Обострились все восприятия, появилась мнительность.

Вот пожалуй все о причинах настроений. Во всем виноват я и только я.

2. О моих грехах перед ЦК ВКП(б) и перед Вами тов. Сталин. а) Я уже говорил Вам, что еще задолго до назначения т. Берия у некоторых людей в аппарате и главным образом у Фриновского были предубежденные отношения к Грузинским делам по линии ЧК.

Трудно припомнить все факты (их много), однако я чувствовал это очень часто. Пожалуй, я не ошибусь если скажу, что у Фриновского это обострилось после известных показаний Сефа, о которых он узнал от Багирова. Первое время я думал, что это просто известная ведомственная ревность, поскольку Грузинский ЧК не всегда соблюдал служебную субординацию. Затем я стал думать и даже спрашивал у Фриновского, не были ли плохими его личные взаимоотношения с Гоглидзе в бытность Фриновского в Грузии. Казалось и это отпало. Однако критическое отношение не исчезало. Фриновский, например, мне очень часто говорил: «ну все кто работал когда-либо в Закавказье обязательно пройдут по каким-либо показаниям в Грузии, линуют там дела» и т. д.

С назначением т. Берия эти настроения Фриновского, как нельзя лучше совпали с моими. В первый же день его приезда из ДВК сразу заговорили о Берия (он еще тогда не знал о назначении). Видя мое минорное отношение к назначению он довольно откровенно разговорился о моей будущей плохой жизни от Берия. Затем эти разговоры в разное время с некоторыми перерывами продолжались вплоть до последнего времени (последняя встреча с Фриновским во время ноябрьских праздников). Прямо говорю, что эти разговоры приняли недопустимую форму демонстрации против т. Берия.

Коротко вся суть разговоров сводилась (суммируя все) к следующему: 1) с Берия я не сработаюсь; 2) будут два управления; 3) необъективно будет информироваться ЦК и т. Сталин; 4) недостатки буду возводиться в систему; 5) не побрезгует любыми средствами, чтобы достигнуть намеченной цели.

В качестве причин приводил примеры: у т. Берия властный характер. Не потерпит подчиненности. Не простит, что Буду Мдивани «раскололи» в Москве, а не Тифлисе. Не простит разгрома Армении поскольку это не по его инициативе, — не простит Магабели, не простит Горячева. Советовал держать крепко вожжи в руках. Не давать садиться на голову. Не хандрить, а взяться крепко за аппарат чтобы он не двоил между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат.

Я всю эту мразь выслушивал с сочувствием. Советовался, что делать. В частности советовался показать ли Вам известные уже о т. Берия архивные документы.

Касаясь дел Грузии говорил он также и следующее: ошибка, что я не послушал его и вовремя не проконтролировал Грузию. Допустил много вольностей для Грузии. Подозрительно, что т. Берия хочет уничтожить всех чекистов когда-либо работавших в Грузии. Говорил, что все свое самое близкое окружение т. Берия перестрелял. Он должен за это окружение отвечать.

Словом накачивал крепко. Я, в свою очередь, не только слушал, но во многом соглашался и говорил ему [о] плохом отношении т. Берия к Фриновскому.

В результате всего этого сволочного своего поведения я наделал массу совершено непростительных глупостей. Они выражались в следующем: а) всякое справедливое критическое замечание т. Берия в работе аппарата, я считал необъективным; б) мне казалось что т. Берия недоучитывает обстановку в которой мне пришлось вести работу и недоучитывал, что работа все же проделана большая; в) мне казалось, что т. Берия оттирает меня от работы ГУГБ; г) мне казалось что, т. Берия недостаточно объективен в информации ЦК; и наконец, д) что все это направлено персонально против меня³.

_________________________________________________________

¹ Датируется по содержанию.

² Так в тексте документа.

³ Дата и подпись в документе отсутствуют. Экземпляр письма, отправленный Сталину, в архивах не обнаружен. Письмо могло быть отправлено 27 ноября 1938 г. — этой датой помечена имеющаяся в деле расписка Поскребышева о получении от Ежова пакета для Сталина (РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1 Д. 265 Л. 71).

Примечательные цитаты из объяснительной Ежова, где он пытается оправдаться перед Сталиным ссылаясь на рвение в работе и выполнение указаний Сталина.

Из объяснений бывшего Наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова Секретарю ЦК ВКП(б) И.В. Сталину «В связи с актом сдачи дел по НКВД вновь назначенному Наркому внутренних дел Л.П. Берия». 5 февраля 1939 г.

5 февраля 1939 г.

Давая объяснения по поводу пьянства у себя на даче, Ежов пишет: «…Уж если говорить, то чаще всего у меня бывали Поскребышев и Маленков, иногда Шкирятов, причем Маленков не только в выходные дни, но иногда и в рабочие ездил вместе со мной ночевать на дачу».
«Было много случаев, когда я выпивал больше, чем следовало, однако ничего похожего нет на то, что говорится в показаниях. О моем “разгульном” образе жизни по упоминаемым фактам можно спросить десятки людей, в частности Поскребышева и Маленкова, которые чаще всего у меня бывали, наблюдали мою “разгульную” жизнь, присутствовали на “пьянках с упоминаемыми в показаниях Ефимова лицами».

В этом же объяснении, несколько ниже, говоря о проведенном следствии по делу об убийстве Кирова, Ежов пишет: «…Я все же выполнил Ваше указание — искать врага среди зиновьевцев, тогда как чекисты всячески старались свернуть это дело на иностранную разведку и на этом ограничиться».
«Когда Вы поручили мне в 1936 году наблюдать за делом троцкистов — Трусов и др., в связи с обнаружением у них архива Троцкого, я также активно включился в это дело. Факт, что Ягода, Молчанов и др. хотели свернуть тогда дело только на небольшой группе троцкистов и свести все дело к архиву.

Я тогда же резко повернул на разворот дела вширь и вглубь. В частности, уже тогда, на одном из узких совещаний с чекистами я предложил им искать связи на Пятакова. Все они ахнули. А теперь этого пресловутого Пятакова некоторые мерзавцы из заключенных хотят мне подсунуть в качестве “дружка”.
Во время проверки партдокументов я и Вам писал и не раз говорил у себя на совещаниях, что существует троцкистский центр и что чекисты его плохо ищут.
Все это можно проверить.

Тов. Сталин, если бы я был двурушником, какова же логика во всех этих моих действиях».

Справка: «Объяснения Ежова хранятся в 6-м секторе общего отдела ЦК КПСС».

Верно: [Подпись]

РГАНИ. Ф. 6. Оп. 13. Д. 69. Л. 151. Заверенная выписка

http://istmat.info/node/60521 — цинк

Расстреляли Ежова через год, 4 февраля 1940 года.
Объяснения оказались не убедительными.

* * *

И еще один прекрасный документ повествующий о судьбе крупного функционера НКВД по Ленобласти, которого сняли с должности по делу об убийстве Кирова, осудили, он отсидел 3 года на Колыме, но потом дело пересмотрели и он уже из зека превратился в начальника целого лагерного района, но потом был уволен как бывший заключенный с нарушениями трудового законодательства, после чего писал Лаврентию Берия с просьбой восстановить в должности. Свою отсидку считал заслуженной.

Заявление бывшего начальника I отделения оперода УНКВД СССР по Ленинградской области М.И. Котомина в Президиум XVIII всесоюзной конференции ВКП(б) о приеме в партию. 16 февраля 1941 г.

16 февраля 1941 г.

Я, бывш. член ВКП(б) с 1918 года и состоящий в ее рядах по 1934 год включительно, выбыл как осужденный 23 января 1935 года Военной коллегией Верховного суда Союза ССР по ст. УК 193, часть 17а сроком на 3 года, обвиняясь тогда с группой Ленинградских чекистов в халатности по работе, которая дала возможность совершить руками троцкистов в лице прохвоста Николаева подлое убийство из-за угла всеми горячо любимого тов. Сергей Мироновича Кирова.
Весь срок наказания отбывал на Колыме, работая на разных работах так же честно, как и защищал на фронтах нашу молодую Советскую страну от белогвардейцев и нашествия интервентов.

В 1937 году, будучи еще заключенным, без всякого повода с моей стороны был снят с руководящей работы н-ка дорожи, участка (участок 204 км) и направлен на общие дорожные работы, где работал до 30 июня 38 года, имея пересидку в лагере более 7 дн., т.е. должен был освободиться 23/I-38 г. и все время выполнял от 118 % до 149 % нормы ежедневно.

Пребывая на общих работах и содержась среди контр-революционного элемента, не знал и не мог знать, что происходит в нашей стране т.к. был лишен всякой возможности пользоваться газетами.
После освобождения из лагеря узнал, что проходил в Москве большой судебный процесс право-троцкистского блока, а из стенографического отчета узнал всю истину:

1) что активный участник был Ягода и что он подготовлял убийство тов. Кирова
2) что освобождение убийцы Николаева, задержанного за 1,5 мес. до убийства, явилось непосредственным распоряжением Запорожца
3) что Запорожец вел переговоры с Ягодой и дал свое согласие не чинить препятствия
4) что все н-ки отделов центра НКВД являлись шпионами, троцкистами и его, Ягоды, сторонниками
5) что охраняющий в Смольном тов. Кирова оперком Борисов их единомышленник, уничтожен по их же заданию из боязни, что он все может раскрыть (как впоследствии я узнал, что был убит сотрудником Малием)
6) и последнее, как я понимаю, что суд, состряпанный Ягодой, состоящий 23 января 35 г. над нами, был не что иное, как инсценировка для того, чтобы оградить себя и запутать дело, в котором Ягода являлся прямым пособником этого гнусного убийства С.М. Кирова.

Не хочу этим сказать, что незаслуженно понес наказание, нет наказать было нужно лишь только за то, что я недостаточно был бдителен.

По освобождении из лагеря и распоряжением центра я был оставлен работать на Колыме в системе лагерей в должности н-ка в одном из больших подразделений лагеря, а в 1940 году был н-ком лагерного района. Вся эта работа для меня протекала в условиях и с клеймом бывший заключенный.
В марте 1940 года по независящим от меня обстоятельствам был уволен как несоответствующий, т.е. по КЗОТ ст. 47 «в», хотя за все время работ не имел никаких взысканий.
Все мои обращения к высшему н-ву о рассмотрении увольнения начиная с апреля по июнь не привели ни к чему, пришлось так и уехать (приложение рапорта).
По прошествии 7 мес. после освобождения в феврале 1939 г. я обращался с аналогичным заявлением к наркому внутр. дел СССР т. Берия. Но это заявление, вероятно, осталось непосланным с Колымы (прилож. копия заявления).

Сейчас, когда вся наша страна под мудрым руководством великого т. Сталина построила бесклассовое социалистическое общество и твердой поступью идет к коммунизму, мне как бывшему члену ВКПб, выбывшему из ее боевых рядов благодаря этой поганой кучке матерых убийц и разбойников, и как старому, с 1904 года, кадровому рабочему созерцать со стороны все величие грандиозной стройки переходящей от социализма к коммунизму, становится тяжело, больно и обидно.

Обращаясь со своим заявлением в Президиум XVIII Всесоюзной конференции Всесоюзной коммунистической партии большевиков, а через [н]его и ко всей передовой части великой партии.
Прошу как бывший член ВКП(б), которому единственный путь — апеллировать за себя только перед избранниками партии, рассмотреть мое заявление и, если только возможно, простить меня, реабилитировав и дав возможность вновь быть в ее боевых рядах.

Да здравствует XVIII Всесоюзная конференция Всесоюзной коммунистической партии (б).
Да здравствует наш мудрый любимый и родной тов. Сталин.

Котомин

Приложение: автобиография, два рапорта и заявление на имя т. Берия.

Гор. Ленинград
Ровенский переулок
дом 2, кв. 14

Справка: «Подлинник в материалах парт, комиссии при ЦК КПСС (пар. дело)».
Штамп: «Канцелярия КПК при ЦК КПСС 24 февраля 1941 г.».
Помета: «Bx.-253-65r.»; «A».

РГАНИ. Ф. 6. Оп. 13. Д. 80. Л. 160— 160а, 161-162. Фотокопия рукописного текста

http://istmat.info/node/60523 — цинк

Отсидел он вот за это:

Из приговора сотрудникам НКВД причастным к убийству Кирова:
Начальник Оперативного отдела ГУБИН и начальник 4-го отделения того же отдела КОТОМИН, на которого была непосредственно возложена охрана членов правительства, со свой стороны, не только не приняли в 1934 году должных мер к улучшению дела охраны, но, преступно-халатно относясь к обязанностям службы, незаконно, без проверки обстоятельств задержания, освободили без личного обыска задержанного 15 октября 1934 г. сотрудником разведки, охранявшим т. КИРОВА, террориста, члена Ленинградского контрреволюционного террористического центра Леонида Николаева, явно наблюдавшего за т. КИРОВЫМ, шедшим по улицам г. Ленинграда. Впоследствии выяснилось, что в момент задержания у Николаева имелся револьвер системы Наган.

Относительно его дальнейшей судьбы удалось найти лишь упоминание о том, что в 1943 году Котомин Михаил Иванович получил медаль «За оборону Ленинграда».
В ГУЛАГ он надо понимать уже не вернулся — ни в виде заключенного, ни в виде начальника.